Песня закончилась, а Татьяна с Борисом всё так же покачивались, обнявшись. Опытные ресторанные музыканты не стали делать перерыв и продолжили, наигрывая нечто-то протяжное и мягкое. Борис несильно сжал Татьянину кисть в своей ладони, словно сообщая, что он ещё рядом, что здесь, что хранит покой её мыслей. Татьяна подняла голову и посмотрела ему в лицо. Морщинки вокруг глаз Бориса выгнулись пружинками, и Татьяну встретил такой пронзительный и нежный взгляд, что она почувствовала озноб. Взгляд, в котором звучало столько любви, сколько её только и может быть отпущено человеку за всю его долгую жизнь.

Когда они вышли из «Праги», горели фонари, в шутку борясь с шаркающей темнотой позднего московского вечера. По Калининскому проносились редкие автомобили. Семён наскоро попрощался и побежал на метро. Генерала ждало такси. Он уже изрядно выпил, порывался спеть что-то, но никак не мог вспомнить первой строчки. Наконец он обнял Бориса, поклонился Татьяне, поцеловал ей запястье и уехал, энергично маша из открытого окна фуражкой. Борис взял Татьяну за руку, они перебежали проспект и зашагали вдоль Суворовского бульвара. Борис смеялся, рассказывал про свою первую, ещё студенческую экспедицию на курганы Курской области. Иногда забегал вперёд и изображал, как переплывает по-собачьи Сейм. Он казался моложе своих лет, да, видимо, и сам ощущал себя совсем юным. Дурачился, хохотал, подпрыгивал, чтобы сорвать с ветки почку. Растирал её между пальцами, нюхал и подносил к Татьяниному лицу: «Весна совсем, Танюша! Совсем весна!» На бульваре, за исключением нескольких собачников, никого не было. Громкий смех Бориса уверенно и смело отражался от домов и возвращался скорым эхом. Наконец Борис умолк, обнял Татьяну за талию и пошёл рядом молча, укоротив, укротив шаг так, чтобы Татьяна могла идти с ним в ногу.

Они миновали Площадь у Никитских ворот, перешли улицу Герцена и на некоторое время остановились в начале бульвара у освещённого фонарём стенда, разглядывая помещённые за стёклом фотографии из «Огонька».

— Смотри, Остров! — удивилась Татьяна, разглядев на одной из фотографий знакомый силуэт Соловецкого кремля.

— Это он тебе таким образом привет шлёт, — обрадовался Борис.

— Это он говорит, чтобы не задерживалась, — возразила с улыбкой Татьяна.

— А ты задержись. Задержись здесь, задержись здесь навсегда.

— Смешной, — Татьяна провела ладонью по щеке Бориса, — ты и сам знаешь, что это невозможно.

— Девочка моя, рискую показаться банальным, но поведаю тебе известную мне научную истину: ничего невозможного не бывает. Всё когда-то происходит, если ты этого хочешь. Может быть, не сразу, может быть, не в тот самый миг, когда мы об этом просим, но происходит. Поверь учёному-историку, старому и мудрому человеку.

— Мудрому, но вовсе и не старому, — улыбнулась Татьяна.

— Старому-старому, — Борис показал на свою поседевшую бороду. — Веришь, но сейчас действительно ощущаю себя мальчишкой тридцатилетним. Я совершил межгалактическое путешествие к прекрасной и далёкой звезде. Совершил его на сверхсветовой скорости. И, согласно Эйнштейну, мой сын теперь значительно старше меня. А согласно ещё какой-нибудь теории, уж точно умнее. По крайней мере, в житейском смысле этого слова. А всё ты. И я рад, что так. Всё у нас с тобой ещё будет, Танюша, — целая жизнь.

Татьяна видела, что Борис сам верит в сказанное. Ей показалось, что вовсе не внезапно принял он для себя какое-то очень важное решение. И это решение касалось и её тоже. Не стала спрашивать. Не решилась разглядеть в открытых и счастливых глазах Бориса ответ на вопрос, который она боялась себе и ему задать. Не посчитала себя вправе. Она лишь обняла его, прижалась и уткнулась лбом в колючий подбородок любимого человека.

В тот вечер группа подобралась особенно тяжёлая. Девушки казались занятыми собой и на слова Валентина практически не реагировали. Некоторые из тех, кто уже бывал раньше, сразу устремились вперёд по залам к первому фуршетному столу. Оставшиеся вяло бродили от картины к картине, потягивая сухое вино. Валентин не чувствовал обычного вдохновения лектора и отбывал программу экскурсии, надеясь, что вопросы задавать не станут. Днём он переволновался на факультете, оказавшись втянутым в одну из обычных теперь интриг. Переходя от картины к картине, он мечтал скорее закончить, взять такси и поехать домой отсыпаться. Как на грех, в некоторых залах шла смена экспозиции, и Валентину пришлось вести группу не по обычному маршруту, а плутать переходами Третьяковки. На такие переходы у него в запасе существовало несколько коротких исторических анекдотов, которые обычно имели успех. Но в этот раз и анекдоты не шли. Когда на подступах к «девятке» заиграл струнный квартет, а халдеи в накрахмаленных манишках начали разливать шампанское в широкие бокалы на высоких ножках, он с облегчением вывел группу на коду. Попрощался под вялые аплодисменты и поспешил уйти, оставив жующих девиц на откуп сотрудникам агентства. Работа эта, спустя полгода, навевала на него скуку и апатию. Поначалу всё казалось новым и занятным, но уже через пару месяцев он перестал получать удовольствие от сравнения нарядов девиц и галстуков условно молодых людей из аппаратов президента, думы и прочих мест для граждан с нелегкой судьбой. Эйфория от собственного присутствия в залах музеев после закрытия улеглась ещё раньше. Третьяковка угнетала и давила, ГМИИ раздражал эхом, исторический музей душил пылью и приторным запахом мастики. Однако стабильность дохода и возможность позволить себе то, на что раньше не хватало времени, держала Валентина в команде. Эскин замышлял какие-то сложные экспедиционные туры за границей Золотого кольца, рассчитывая на Валентина и его профессиональный интерес.

— Вижу, что это музейное барахло не для тебя — киснешь. Ничего-ничего. Мы тут готовим к лету синтетический продукт с элементами приключения на тему русской истории, — говорил дядя Сеня, передавая Валентину очередной конверт с деньгами. Думаю, что тебе понравится. Как только утрясём формальности, подключишься. За разработку отдельная оплата. Здесь уже труд интеллектуальный, практически по специальности. Скучно не будет.

Валентин переоделся в кабинете, отведенном для ведущих ночных мероприятий. Вошёл Сева — начальник охраны агентства, вернувшийся из Исторического. Он по очереди объезжал все четыре группы, движущиеся по четырём музеям, личным присутствием не давая охране расслабиться. Группы проходили маршрут где-то к трём часам ночи, чтобы встретиться в атриуме на Никольской и спешно сгореть до утра в алкогольно-культурологическом экстазе.

— Валя, там тебя Марина внизу дожидается. Попросила сюда привезти, домой ехать отказалась. И звонить не позволила. Я, конечно, Эдуардыча набрал, но мобила выключена. Отвезёшь её домой? Я такси вызову. А то меня Эскин прибьёт.

Валентин не сразу понял, какая Марина. Почему-то ему представилась Марина Артуровна — женщина весомых достоинств, работающая в агентстве у Эскина главным бухгалтером. Дожидающаяся его в два часа ночи Марина Артуровна не предвещала ничего хорошего. Она имела на Валентина виды. Это казалось забавным, но иной раз утомляло. В конторе постоянно сплетничали о Марине Артуровне и её атаках на мужчин.