— Ты рехнулась, принцесса! Придёт дядя Сеня с инспекцией, а тут у тебя бритва в стаканчике!

— Ну, а тапочки сорок четвертого размера его не смутят?

— Тапочки — это для гостей. Вон сколько их у тебя, — Валентин кивнул на ряды домашних тапочек в гардеробном ящике. — А бритва — это уже что-то настолько подозрительное, что пора обращать на дочь самое пристальное внимание, а то мало ли что.

— Мало ли что — это что? — рассмеялась Маринка.

— Сама знаешь, что может подумать про это дядя Сеня.

— Ничего я не знаю. Мне мужская психология неведома.

— Что ты называешь мужской психологией?

— То, что вы называете логикой, — щурилась Маринка, затянувшись тонкой сигареткой.

— Хорошо. Я тебе скажу, — Валентин взял Маринкины щёки с ямочками в ладони и легко щёлкнул её по носу, — Дядя Сеня подумает, что где бритва, там и всякие отношения, а где отношения — там беременность и несданная сессия.

— Глупости какие, — хмыкнула Маринка, — подумаешь, отношения. Эка невидаль. А противозачаточные на что? Мой папа хоть и ретроград-надомник, но вполне осведомлён о наличии в мире контрацептивов и противозачаточных таблеток. Думаю, что даже про синенькие таблетки он что-то знает. Иногда у них в спальне так кричат, — Маринка протянула букву «а» и сладострастно закатила глаза.

Маринка зачастую поражала Валентина своей непосредственностью. Она и сама, видимо, понимала, сколь сильное впечатление оказывают её рассуждения о сексе. Очень уж это не вязалось с образом маленькой шкодливой девчонки с двумя хвостиками или с волосами, скрученными в спираль.

В рассуждениях было столько же цинизма, сколько и детского непонимания табуированности альковной темы. Например, Маринка, заваривая чай, вполне могла обсуждать размер достоинства Валентина, не заменяя известное слово какими-либо эвфемизмами. Казалось, что говорить так доставляло ей наслаждение. Валентин сперва краснел, потом привык и стал даже получать от этого скрытое удовольствие. Маринка любила проговаривать вслух свои самые интимные ощущения, словно перекатывая за щекой сладкую карамельку, смакуя и наслаждаясь звуком собственного голоса. Что характерно, выбирала она для этого не самые подходящие места: в вагоне метро, на эскалаторе или в университетском кафе, когда никого не случалось за соседним столиком. Чаще всего в этот день у него не было «дежурства по искусству», и Маринка заводила его нарочно, радуясь, если замечала возбуждение. Потом она целовала его в щёку и убегала по своим делам. А Валентин отправлялся домой, дыша и успокаиваясь.

С отъездом семьи на отдых Валентин стал бывать у Маринки ежедневно. Если утром не нужно было ехать на защиту или в приёмную комиссию, то он позволял себе просыпаться вместе с ней в полдень. Они занимались любовью, а потом вместе шли в душ, где Валентин гладил стройное девичье тело мягкой губкой. Завтракали в комнате, сидя голыми на кровати и любуясь друг другом. Потом одевались и вместе выходили из дома. Маринка шла в метро, а Валентин на маршрутку. После университета Валентин искал очередной клуб или кафе, где его ждала любимая. В этом состояла особенная игра. Девушка присылала ему сообщение на телефон с координатами места, куда он должен приехать, чтобы получить дальнейшие указания. Обычно этим местом оказывался газетный киоск или обувная мастерская в районе Тверской. Смущаясь, Валентин называл своё имя, и ему передавали конверт с нарисованным сердечком. Внутри Маринка помещала хайку, посвящённое Валентину, и адрес, по которому он сможет её найти. Иногда она усложняла поиск — по указанному адресу оказывался жилой дом, и тогда Валентин внимательно оглядывал его фасад, чтобы различить написанный помадой трёхзначный номер. Он посылал этот номер сообщением на Маринкин телефон, после чего та звонила и, смеясь, рассказывала, где находится.

Маринка с упорством и страстью посещала творческие вечера, литературные чтения, вернисажи и перфомансы. Там она, казалось, знала почти всех. Со многими здоровалась, целовалась, кокетничала, хитро поглядывая на Валентина. Московские журналы печатали её колонки с репортажами. Она легко и лихо писала, играя цитатами не знакомых Валентину современных литераторов, из модных философских трактатов, ссылаясь на людей, имена которых Валентину ничего не говорили, но, по всей видимости, служили для читателей условным кодом. Получив гонорар, Маринка тут же организовывала «брейн-пьянку» в каком-нибудь модном заведении для молодых интеллектуалов. За столом присутствовали личности, виденные Валентином в телевизоре. Многие оказывались весьма симпатичными людьми. Валентина Маринка представляла как историка, преподавателя университета и её бойфренда. Молоденькие девушки, знакомясь, целовали его в щёку, молодящиеся подставляли для поцелуя руку.

Валентин открывал Москву заново. Казалось, что последние лет десять он жил в каком-то другом городе, вдалеке от настоящей жизни. И только сейчас вокруг него начало всё происходить, случаться. Словно питало его эти годы иное электричество — отмеренные кем-то скупые киловатты. Те, что предназначены для ламп дневного света на потолках архивов, для дверных звонков, микроволновых печей да телевизоров. И как не старался, он не мог вспомнить, когда же жизнь превратилась в унылую колготу суток, состоящих из лекций, домашних хлопот и редких посиделок с давно знакомыми и давно неинтересными людьми.

Иногда Валентин сбегал домой и оттуда звонил Ольге, шутил, рассказывал университетские сплетни. Потом жена передавала трубку дочери, и Валентин слушал торопливую скороговорку Варвары, спешащую поведать о какой-то девочке с Барби, о мальчике, который мешал им играть, о том, что они ходили с мамой на кино, о том, что она купается, а мама не позволяет ей залезать на дерево. Поговорив, Валентин всякий раз неподвижно стоял у окна, стараясь унять кислую изжогу совести. Закуривал, наливал себе рюмку коньяку, включал телевизор на кухне. Но происходящее на экране не могло его заинтересовать. Набирал телефон Маринки и через полчаса уже, стоя на коленях, целовал её нервные пальцы в тонких веснушках.

Так прошёл почти весь июнь. До возвращения семьи из отпуска оставалась неделя. В одну из суббот они с Маринкой проснулись уже за полдень, занялись любовью и, насладившись друг другом, курили в постели. Телефон зазвонил, когда Валентин почувствовал возвращение силы и, лёжа на боку, ласкал Маринкину грудь, наблюдая, как твердеет её тёмный сосок.

— Ну вот, выключать надо, — капризно сказала девушка и перевернулась на живот.

Валентин встал и нащупал в кармане висящих на спинке стула джинсов телефон. Звонила жена. Валентин вышел на кухню, прикрыв за собой дверь. Он старался не разговаривать с Ольгой в присутствии Маринки.

— Валя, ты где? — голос жены казался озабоченным.

— Дома, где же я ещё могу быть, — привычно соврал Валентин, — только что из душа вывалился. У нас тут тропики настоящие. Давай осенью, когда будет дешевле, кондиционер поставим. Летом, невозможно находиться в квартире. Как думаешь, Варька не станет простужаться от кондиционера?

— Варька уже простудилась. У неё воспаление лёгких. Мы дома. Валя, ты где?