– Ну, тут-то уж совсем просто! – широко улыбнувшись, ободряюще сжал его плечо. – Мы все – и бойцы, и лейтенант с сержантом, и ты, и даже вон Валюша, – я шутливо кивнул в сторону санинструкторши, – просто спасаем свои жизни, как ни банально это звучит. И возвращаемся к своим, чтобы затем снова бить врага везде, где он только появится. Вот и вся моя философия. И как бы вы, товарищ старший лейтенант, ни спорили, нет в этой самой философии места для вашей вины. Поди, когда тому эсэсману пулеметным прикладом полбашки снесли, никакими комплексами вины не маялись?

Джугашвили робко улыбнулся – едва ли не впервые с момента нашего знакомства.

– Так что хватит переживать, нам еще фрица до Берлина гнать, да Гитлера на фонаре вешать. Вот там за всех наших павших и сочтемся. И вот еще что…

Отстегнув тугую пуговицу, я снял с пояса почти пустую флягу погибшего танкиста:

– Давай помянем погибших да станем собираться. Этих мы перебили, да не ровен час еще кто к нам прилепится. До утра мы, кровь из носу, должны до наших дотопать…

Подошедший поручик, узнав, за что пьем, понимающе кивнул и тоже сделал глоток. С минуту помолчали, вспоминая павшего товарища – шебутной, но искренний и немного наивный Серега, так уж вышло, оказался первым, кто повстречался нам в этом времени, и мы уже успели к нему привязаться. И от этого на душе становилось еще тяжелее.

Вернув мне фляжку, Гурский сообщил:

– Собираемся, мужики, нужно уходить. Один из немцев был еще жив, когда мы его нашли, так что удалось задать пару вопросов, прежде чем помер. Их группа, к счастью, была единственной, но кроме них следом за нами бросили еще фельджандармов и пехоту. Правда, если он не соврал, в этом квадрате их нет, но засиживаться на одном месте все равно опасно. Кстати, собака у них действительно была, тут ты угадал. Подорвалась на наших минах вместе с проводником и еще двумя эсэсовцами. Виталий, как твоя рана? – Вопрос, разумеется, был с подтекстом, понятным только нам двоим, но не отвечать же прямо, что, мол, пустяки, через часок окончательно зарастет?

– Нормально, командир. – Я незаметно подмигнул Гурскому. – Вообще не болит. Да и какая там рана, так, тьфу, глубокая царапина. Валюша меня перевязала, так что до свадьбы заживет.

– Добро, тогда я к бойцам пойду, а вы с товарищем лейтенантом пленных развяжите, пусть немного кровь разгонят перед дорогой, засиделись, поди.

Увидев, как я подхожу к ним со свежеперевязанной рукой, в покрытой темными пятнами подсохшей крови гимнастерке и с трофейным штыком на поясе (заточку эсэсовского «хынжала» я собственной кожей оценил еще во время драки, так что после боя немедленно прибрал его к рукам вместе с ножнами), немцы заметно напряглись, чисто интуитивно подтянув в подсознательном защитном жесте поближе к животу согнутые в коленях ноги. Ну, понятно, решили, что я решил отомстить за погибшего товарища. Или их выражение моего лица напугало? Похоже, правильно мне жена говорит, что я за собственными эмоциями следить не умею…

Наклонившись над сжавшимся Лунге, освободил тому стянутые ремнем кисти, кивнув на ноги: мол, самообслуживание, херр полковник. Разомкнув следом наручники на запястьях фон Тома, убрал браслеты в карман – нужный девайс, вдруг еще разок пригодится – и отошел в сторону, наблюдая, как фон-бароны, неумело орудуя затекшими руками, освобождают стреноженные нижние конечности.

– Danke… – пробормотал генерал-майор, не глядя мне в глаза. Судя по покрасневшим ушам, фрицу было слегка стыдно за предположение о моей кровожадности.

– Битте шён, – буркнул я, использовав еще одно из знакомых мне из просмотренных фильмов «про войну» немецких слов. И, припомнив любимую детскую книжку про четырех отважных танкистов и собаку, не удержался и выдал:

– Гиб мир зи, битте, дизен фрош![20]

– Was?! – на округлившего глаза сверх всякой меры фон Тома было жалко смотреть, и я с трудом сдержал готовое вырваться «капуста, квас», просто указал рукой на сидор с шифровальной машинкой, развернулся и потопал прочь.

Гордый зараза оберст так и промолчал, не опустившись до выражения благодарности грязной русской свинье. Вот же гад неблагодарный! Ну и ладно, сам виноват, значит, тебе первому груз и тащить. И парочку пулеметных лент в придачу, ибо, как говорится, не фиг…

Лишнее оружие, которого после боя у нас оказалось в избытке, с собой решили не тащить: закинув в чащу затворы, притопили вместе с патронами в небольшом бочажке, предварительно наполнив фляги свежей водой. Теперь все бойцы были вооружены исключительно автоматическим оружием. Правда, патронов к такому количеству «МП-40» оказалось не столь уж и много, меньше, чем по три магазина на ствол, но зато и скорострельность значительно возросла. Как там это называется, «масса залпа», что ли? Или это только у артиллеристов? Нужно будет у Феклистова поинтересоваться, так сказать, ради общей эрудиции.

Несмотря на сократившийся количественно отряд, поручик все-таки решил взять с собой оба пулемета, столь успешно служившие нам в последних боях, благо патронов к ним оставалось еще изрядно. Причем на одном из них мы даже сменили, изрядно повозившись, ствол на менее изношенный, сняв его с эсэсовского, пришедшего в полную непригодность после того, как ему покорежило пулей затворную коробку и расщепило приклад. Насчет замены – это уж я дотумкал перед самым выходом, припомнив, что именно возможность быстрой смены перегретого ствола считалась одним из главных плюсов «МГ-34».

Несколько часов, почти до самых сумерек, шли без остановок – чтобы сэкономить время и подкормить бойцов, Гурский разрешил на ходу пожевать галеты, затрофееные в ранцах перебитых эсэсманов. Найденную там же банку сгущенного молока разделили между ранеными (по понятной причине свою долю я отдал Валюше – рана практически не болела, можно было возвращать артефакт поручику). Пленным тоже выделили по несколько галет: возможно, пухлому Лунге и хватало собственных подкожных запасов, но генерал-майор похвастаться особо плотным телосложением не мог и наверняка испытывал неслабый голод. Галеты фрицам я раздал лично – нет, что вы, как говорилось в той бородатой шутке «Русского радио», я не злопамятный, просто злой и память у меня хорошая. Поначалу оберст было гордо вздернул подбородок, собираясь отказаться от большевистской подачки, но наткнулся на взгляд фон Тома, раздраженно дернул щекой и взял свою долю, процедив сквозь плотно сжатые зубы нечто вроде слов благодарности. Ну и то хлеб – корона ж не упала? Зато, как до передка дотопаем, не станет демаскировать отряд бурчащим животом…

А затем поручик, в который раз сверившись с картой, и своей, и найденной в планшете погибшего унтерштурмфюрера, остановил отряд, наказав выставить охранение и сидеть тихо, словно мыши под веником, и вместе с Феклистовым пропал почти на четыре часа. Вернулись разведчики уже ночью. Устало привалившись спиной к комлю здоровенной сосны, под которой сидел я, Гурский долго пил из протянутой фляжки, а затем произнес только два слова: