Сзади донеслись радостные крики – люди увидели, что Моисей пьет воду, и возликовали. Кто-то приблизился, дожидаясь, пока можно будет напиться, кто-то, чья жажда была не столь сильна, как желание принести людям добрую весть, побежал к стану.

Рядом с первым источником нашлись еще два.

Суббота снова принесла тревожные вести. Первая оказалась тревожной, но ожидаемой, а другая – тревожной и неожиданной.

Около полудня дозорные увидели поднимающуюся вдали пыль. То шли амалекитяне, шли не торопясь, размеренно, и была в этой размеренности некая неотвратимость, уверенность в собственной победе, так кошка подходит к загнанной в угол мыши.

– Амалекитяне идут! – прокатилось по лагерю.

Никакого движения не произошло, потому что Осия заблаговременно расставил воинов так, как он собирался расставить. К тому же было известно, что амалекитяне никогда не нападают вот так, с ходу. Им непременно надо остановиться, навести порядок в своих рядах, военачальники их станут договариваться о том, как будут они вести сражение, а жрецы заведут свои тоскливые песнопения, испрашивая благословения у идолов, которым поклоняются амалекитяне. Так что если амалекитяне идут сейчас, то нападут они не ранее, чем следующим утром, да и то, если жрецы их сочтут этот день благоприятным. Из всех народов только нубийцы нападают с ходу, но они не знают ни построений для битвы, не правил ведения сражений, а просто как наступают всей ордой, так и вступают в битву, действуя напролом. И еще колесницы фараона могут ударить с ходу, не останавливаясь и не готовясь, но это только в том случае, если египтянам известно, что враг их слаб и не искушен в военном деле. Например, на стан нубийцев могут внезапно налететь египетские колесницы, а на стоящих и успевших подготовиться к обороне евреев они так уже не нападут, поостерегутся. Еврейские воины служили в фараоновом войске, и им ведомы приемы борьбы с колесницами. Расступятся, пропустят в тыл и сомкнут ряды, чтобы осыпать стрелами сзади. Возницы не успеют развернуть лошадей, как все будут перебиты.

Один небольшой отряд пеших амалекитян, насчитывавший не более сотни человек, все же рискнул напасть. Возможно, то был не риск, а испытание на прочность (уж не обратятся ли сразу в бегство евреи?), или же то была демонстрация серьезности намерений – не ради переговоров и торга вышли мы против вас. Нападение было отбито воинами и отбито столь сурово и решительно, что из сотни обратно вернулись шесть или семь воинов. Евреи отразили нападение но не бросились опрометчиво в погоню. Они дали понять, что будут биться насмерть, и ждали большой битвы.

Воины молили Господа ниспослать им победу, и весь народ молился о том же. Перед лицом такой угрозы все распри и неурядицы были забыты, и трогательное единодушие распространилось по еврейскому стану. Люди относились друг к другу со всей возможной предупредительностью и великим участием, а старейшин и Моисея приветствовали радостными криками.

– Огорчает меня, брат мой, когда люди ропщут и высказывают недовольство, но когда я вижу то, что вижу сейчас – сразу же забываю все плохое, – сказал Аарон Моисею, когда они шли по стану после совместной с людьми молитвы. – Много недостатков у наших людей, но умение сплачиваться в трудное время – величайшее их достоинство. Сегодня я взираю вокруг с радостью и восторгом, несмотря на то что подлые амалекитяне близко.

– Я тоже радуюсь, – ответил Моисей, – но хотелось бы мне, чтобы народ наш был таким не только в виду великой опасности. Надеюсь, что так и будет.

Как только солнце село, в лагере амалекитян завыли пронзительно трубы и не менее пронзительно закричали жрецы. Дозорные внимательно наблюдали за врагом, но амалекитяне как стояли там, где они разбили лагерь, так и продолжали стоять. Внезапно звуки оборвались, но спустя некоторое время возобновились снова.

Моисей в это время сидел в одиночестве в шатре и думал над тем, что он скажет воинам. Он не был речист, в отличие от Аарона, но сегодня именно ему было уместно говорить с воинами, как стоявшему во главе Исхода и отвечавшему перед Богом и народом за все, что происходит.

Вдруг в шатер вошел Аарон, раскрасневшийся не то от быстрой ходьбы, не то от волнения. Был он без своего обычного посоха, из левого кулака его свисал витой кожаный шнур.

– Тебе удалось прочесть письмо? – спросил Моисей, вставая навстречу брату.

– В повозке нашли мертвого Манассию. Он перерезал себе горло, пока человек, приставленный стеречь повозку, ходил на молитву. Кровь, капающая из повозки, сразу же уходила в песок, поэтому Манассию обнаружили совсем недавно, благодаря собакам, которые подбежали к повозке и принялись громко лаять на нее. Манассия лежал на спине, а в правой руке его был зажат бронзовый нож из тех, которые используют в своих мерзких обрядах жрецы Анубиса. Эти ножи затачиваются до небывалой остроты и не тупятся годами. Манасии не пришлось прикладывать много сил для того, чтобы убить себя.

– Зачем казначею жреческий нож? – спросил Моисей.

– Зачем казначею убивать себя? – ответил вопросом на вопрос Аарон. – Когда Манассию вынесли, я порылся в повозке, но ничего такого, что могло бы связать Манассию с египтянами, я там не нашел. Разве что вот этот амулет, который висел у него на шее.

Аарон протянул к Моисею левую руку и разжал кулак. Моисей увидел превосходно отполированный зеленый камень с вырезанным на нем изображением погремушки, используемой египетскими жрецами во время своих обрядов.

– Малахит – камень богини Хатхор, – пояснил Аарон, – а погремушка – ее символ. Не иначе как этот амулет служил пропуском в храм Хатхор, где сластолюбцы предавались различным непотребствам в компании блудниц, называющих себя жрицами. Неудивительно, что Манассия так берег его, что постоянно носил при себе.

– Это может служить доказательством того, что он надеялся вернуться в Египет! – заметил Моисей.

– Может, – согласился Аарон. – Надо проверить казну и поискать в вещах Манассии, вдруг там что-то да найдется. Но если к тому, что около казны был убит голубь, несущий письмо, добавить внезапное самоубийство казначея, то…

– То это настораживает, – докончил Моисей. – Вдобавок надо учесть и то, что распутники, подобные Манассии, слишком жизнелюбивы для самоубийства. И потом у него была прекрасная возможность бежать, прихватив с собой много ценностей из казны. Люди были заняты молитвами и если думали о чем, то об амалекитянах, стоящих на нашем пути. Легко было покинуть лагерь незамеченным, если боишься разоблачения, зачем же кончать с собой? Знаешь, Аарон, скорее всего, кто-то убил Манассию и затем вложил нож ему в руку.

– Кто это сделал и зачем? – вскинулся Аарон.

– Это сделал враг, который среди нас, – Моисей тяжело вздохнул. – А причин может быть две. Если Манассия был причастен к чему-то, враг мог бояться, что он его выдаст, и страх разоблачения толкнул его на убийство. Если же Манассия ни к чему не был причастен, то его убили для того, чтобы мы приняли его за раскаявшегося или убоявшегося разоблачения врага. Но я чувствую, что наш враг жив и еще даст о себе знать!