Не образы порубленных и пострелянных людей встали отчего-то перед внутренним взором Максима, а бессловесная медведица, в предсмертном удивлении скребущая колесо.

Прав был Толстой, тысячу раз прав, когда утверждал, что лицо Крыжановского можно читать подобно книге. Несчастный Редан представил тому убедительное доказательство: лишь миг потратил на чтение, а затем отпрыгнул так поспешно, что не удержался на ногах и упал в снег. Максим подобрал выпавший картуз, сунул под нос французу и спросил, сонно растягивая слова:

- Ты был в таборе?! Отвечай!

Интонация вопроса ещё больше напугала молодого офицера. Булькая горлом и непонимающе тряся головой, он попытался отползти подальше.

«Пожалуй, не стоит горячиться, так поганца не разговорить, да и, чего доброго, не сдержусь ещё, – вовремя остановился Максим. – Тут бы не помешали холодный рассудок да острый язык».

Подозвав к себе Илью, он распорядился:

- Ступай, отыщи его сиятельство господина графа. Передай, чтоб безотлагательно мчался сюда. Хотя, отставить, ничего не говори, просто передай ему это, – картуз перекочевал к денщику.

- Сей момент исполню, вашвысбродь. Только вы б лучше в горницу пожаловали, вчерась-то кашлять изволили, – принялся упрашивать Курволяйнен. – Не ровён час, простудитесь, как давеча под Малым Ярославцем. Квартирьеры ужо справную избёнку присмотрели. Вона стоить, чистенькая да светленькая. А что маленькая, так оно даже лучше – быстрее протопится. Может, прикажете, так я, прежде чем за их сиятельством отправляться, огонь разведу. В два счёта управлюсь.

- Не медли братец, веди скорее графа, он мне как воздух нужен. А с печкой сам разберусь.

Максим бережно взял Редана под руку и, как важную особу сопроводил внутрь той избы, что указал денщик. Там усадил француза за стол и занялся растопкой печи. Немудрёная эта процедура успокоила Крыжановского. К пленному он повернулся в полном присутствии духа.

Редан расценил произошедшую с полковником перемену как добрый знак и решился спросить, подобно куртизанке из лагеря Неаполитанского короля:

- Что меня ожидает?

Максим хмыкнул, отстегнул саблю, выложил на стол. Ответил честно, не таясь:

- Рубить тебя стану. На куски. Плевать, что пленник и не при оружии. Раньше бы не смог, антимонии стал разводить, а нынче – без зазрения совести.

Редан побледнел, но сумел сохранить твёрдость:

- Как пожелаете! Об одном прошу – объясните, за что? А то происходящее представляется каким-то дьявольским наваждением. Не припомню, чтоб в своей жизни совершил нечто, заслуживающее подобной участи. Неужели это всё из-за маршальского жезла?

- Вспомни цыганский табор! – рявкнул Крыжановский. – Вспомни, обезьяна!

- Ну, зачем же с таким очевидным пренебрежением поминать благородное животное, коему один из ваших ближайших знакомцев обязан жизнью? – послышалось из сеней. Дверь отворилась, и на пороге в клубах пара появился Фёдор Толстой.

Граф поочерёдно сбил снег с валенок, постучав ими о наличник, и посторонился, впуская остальных – отца Ксенофонта, Виорела Акима и Илью. В горнице сразу стало тесно и шумно.

- А что, Максимус, снова Понятовский нас обставил?! Бонапарте, как назло, определил польский корпус в авангард. Не поспели мы с тобой немного, не поспели! Князь Юзеф здесь раньше прошёл. Да, а за картуз тебе искреннее merci с поясным поклоном, – в тон валенкам, на графе красовались овчинный тулуп и треух. Одеяние сделало поклон неотличимым от мужичьего.

- Дражайший Аскольд! Ты не мне кланяйся, а нашему почтенному гостю. Господин Редан проделал трудный и опасный путь, чтоб вернуть тебе дорогую сердцу вещь. Но, думаю, сей…благородный человек сам поведает нам всю правду. Ты уж, сделай милость, расспроси его как следует, да со всей возможной страстью.

- Вот так сюрприз! Какая приятная встреча, господин Редан! Прекрасно выглядите. Чистый жених, хоть сейчас – под венец! – искренне обрадовался Толстой.

Пленный француз недоумённо и с опаской рассматривал поочерёдно каждого из вошедших.

- Мы не из Ордена, Редан! – грубо встряхнул его Максим! – Наоборот, здесь собрались люди, ненавидящие упомянутую организацию. Сейчас граф Толстой, известный тебе под именем Аскольда Распутного станет задавать вопросы. Постарайся отвечать на них внятно и исчерпывающе. Этим спасёшь себе жизнь. В противном случае заверяю, что, подобно античному авгуру[147], возьму на себя труд поискать нужные сведения в твоих выпущенных наружу кишках.

Редан несколько раз судорожно сглотнул и побледнел пуще прежнего.

- Откуда у тебя оказалась эта вещь? – вопрос исходил от Американца, но тон и голос, казалось, принадлежали его компаньону. Видя, какое сильное влияние Крыжановский имеет на пленного, граф, по обыкновению, сориентировался быстро.

На стол, рядом с саблей, лёг табачный картуз. Пленный пожал плечами:

- У вора отнял – мерзавец пытался утащить еду, а я его поймал.

- Та-а-к! – протянул Американец. – Что за вор, где и когда это случилось?

- Мальчишка. В Смоленске дело было, ночью забрался в окно. Я пошёл по нужде и случайно его заметил. Тихонечко двинулся следом и схватил, когда он муку из запасов господина маршала воровал.

Когда Толстой начал допрос, Максим затаил дыхание, надеясь услышать от пленного нечто важное. Сейчас же полковник с шумом выдохнул воздух: «Снова ложная надежда. По всему видно, Редан не кривит душой, и картуз попал к нему через третьи руки. Это означает, что вряд ли удастся проследить весь путь вещицы от цыганского табора до столешницы, на которой она нынче лежит».

Более терпеливый Толстой никакого разочарования не проявил, а спокойно продолжил расспросы:

- Что за мальчишка, как выглядел, куда подевался? Или мне из тебя ответы клещами вытягивать?

- Цыганского племени мальчишка был. Нос длинный, глаза злые, настырный и кусачий как комар. За палец больно тяпнул, – скороговоркой затараторил Редан.

Максим с Фёдором переглянулись: соответствующую описанию особу оба вспомнили сразу же. Ох, и живуча, оказывается, цыганская порода, у каждого, как у кошки – по девять жизней!

- И где сейчас означенный воришка? – спросил Максим.

- Этого уж не знаю: я его выгнал, только картуз себе забрал. А больше у него ничего и не было, – француз потупился, а Максим ясно осознал: врёт как сивый мерин.

С-ш-ш-шмяк! Рядом с внезапно опустевшими ножнами и злополучным картузом на стол упало отрубленное ухо. Редан недоверчиво уставился на него, медленно поднял руку к залитой кровью щеке и, осознав случившееся, тут же стал закатывать глаза.

Крыжановский, однако, не дал ему укрыться в спасительном обмороке, а, спихнув на пол, приставил окровавленный клинок к лицу, и сказал своим запоминающимся, пугающе-сонным голосом: