святого и расшибает череп грешника. Ах, солнце, лучи твои обегают мир, но их свет и тепло не спасают его. Они безучастны к злу, равнодушны к добру, – говорил Амнон, по-прежнему обращаясь к дневному светилу.

Иорам стоял неподалеку и слышал горькие слова, но не выдавал себя. А Амнон все не уймется никак и продолжает пышную речь, хоть лихорадка и путает язык.

– Скажи мне, солнце, где матушка моя, где сестра? Что сталось с родными душами? Передай им, пусть поскорей поднимутся на Храмовую гору и прольют слезы над разрушенным жертвенником. Поторопись, светило, покуда невинная кровь не оросила землю.

Прибой морской грохочет воплями убиенных на Масличной горе. Словно великий стон над горой Перацим, где древний царь Давид разбил Филистимлян.

Тамар, голубка моя нежная! Миновала ли тебя злая участь, не в плену ли? Что с тобой, Тейман? Ты верен был мне до конца!

О, солнце, ты светишь всем и везде, ты видишь все горести мира. Бесстрастно ты, и легко тебе. Сжалься хоть раз! Протяни руки-лучи, унеси к родимой матушке, к сестре любимой. Вместе погибнем. Жизнь разлучила нас, смерть соединит! – воскликнул Амнон и рухнул на землю. Лихорадка взяла последние силы.

Иорам поспешил на помощь.

– Бедный юноша! Жар в теле смешал мысли, удесятерил страдания. Болезнь наступает легконогой ланью, отступает улиткой. Он так красив! Лежит на траве, как цветок, задетый небрежною ногой.

– Сжалься надо мною, господин, – с трудом проговорил больной.

– Ты мне, как сын! Выхожу тебя, вновь будешь полон сил!

Глава 27

Страшный сон

Не ошибался Амнон, полагая, что Тамар в мыслях своих взывает к нему с Масличной горы и просит солнце быть посредником. Пуще него самого печалится девица, денно и нощно слезы льет, кается, тоскует.

Четырнадцатого дня весеннего месяца нисана, накануне праздника Пэсах, Ситри навестил Тамар в ее уединении, увидел привычные слезы и придумал, как утешить.

– Бедствие в Иудее, вопли и стоны рвутся в небеса, а тот, о ком плачешь, покоен и сыт на чужбине. Надо ли горевать? – обратился Ситри к Тамар.

– Скорблю о том, что не вернется Амнон! – воскликнула Тамар.

Появившийся Иядидья помог Ситри, добавив успокоительных слов.

– К чему тревожить духи умерших, дочь моя? Любовь к мертвецу, как и сам мертвец – в прахе место их. Гибнет Сион. Не Амнон к нам, но мы к нему придем, ведь он в могиле!

– О, что я слышу? – вскричал Ситри.

– Да, погиб Амнон от руки Ашура. Беженец из Гиват Шауля поведал мне, что видел, как везут пленников, все молодые и из благородных, а руки тетивой лука связаны. Один из юношей был мертв – рана от меча. Кудри черны, кожа чиста и бела. Я расспросил беженца, какие тот еще приметы видел. И верно: по всем знакам – Амнон это. Однако так много жизней погубил Санхерив, а ты, дочь, плачешь об одном!

– Кто знает, – возразил Ситри – вдруг здесь ошибка, и то был не Амнон вовсе? Однако коли погиб наш герой – напрасны слезы, не воскресить убитого. А если жив, тем паче нет причин для причитаний – ведь вернется! Живи надеждой Тамар, и не вспоминай об Амноне в тяжелую годину, – закончил Ситри, исчерпав известные ему приемы утешений.

– Нет! Ни на день, ни на минуту не расстанусь с мыслью о милом Амноне! Мне сон привиделся. Сны не напрасно нам даны, они несут прозренье. Вот послушайте.

Прошлой ночью тревожно было на сердце, не спалось. Наконец, забылась. Вижу, на площади стоит царь Хизкияу в окружении своих воинов. На поясе у царя тяжелый меч. Ратники преданно смотрят в глаза своему монарху, готовы внять его слову, не колеблясь, вступят в смертный бой. Хизкияу воздел очи к небу и обращается к Богу: “Услышь и узри меня, Господи! Вот, я, царь Иудеи, оставил трон, дабы возглавить ничтожное мое войско и встать на пути ашурского владыки, у которого конников, как звезд на небе, а кольчужников как песчинок на берегу морском. Я покидаю мою страну. Я оставляю без защиты женщин и детей, стариков и больных, вдов и сирот. Молю тебя, Господи, укрой беспомощных своим крылом, оборони невинные создания. Пусть не погаснет светильник Давида, не порушай союз с народом Твоим!” Слезы выступили на глазах суровых слушателей. Хор голосов подхватил молитву царя. Воины просят пощады родным душам.

И тут приближается ко мне всадник, и это – Амнон. Восседает на коне. Сбоку меч. В одной руке щит, в другой копье. Спина коня покрыта шкурой льва. Глядит гордо, и лицо вдохновенно. Подступил ко мне, глаза потеплели, говорит: “Да будет мир с тобой, Тамар! Ты единственная моя, и сама смерть не разлучит нас!” Произнес эти драгоценные слова мой герой, повернул коня и смешался с прочими всадниками. А я стою, как громом пораженная, язык к небу присох, дыхание перехватило. Бойцы выстроились в боевой порядок и двинулись к городским воротам. Ко мне вернулся дар речи, и я закричала в отчаянии: “Стой, Амнон, любовь моя! Не покидай невесту свою! Как смеешь нарушать устав Божий? Ведь обручен ты со мной, значит, год оружия не бери!”

Я бегу вслед всадникам, плачу, кричу: “Амнон, Амнон, не покидай меня!” Вокруг пусто, и зова моего никто не слышит. Добежала до Угловых ворот, а стражники не позволяют выйти из города. Увидела: женщины взобрались на башню. И я за ними. Страшно! С высоты гляжу на лагерь ашурский. Огромный стан, глазом не охватить. Ратники конные и пешие, колесницы боевые. Как с такой силой совладать? А в другой стороне флаг Хизкияу развевается на ветру. Как мало их, Сиона оборонителей!

Сошлись воины на поле смерти, начинается бой. Стук копыт, звон мечей и копий, свист стрел, стоны раненых, хрипы умирающих, и кровь, кровь, кровь кругом. Вдруг из вражьего стана раздался вопль торжества, вестник победы и знак поражения: “Царь иудейский пленен!” И защитники Иерусалима смешали боевой строй, словно овцы бросились врассыпную, себя не помня от страха. Как волки, преследуют бегущих богатыри Санхерива, как львы, грозно рычат воеводы: “Эй, сыны Ашура и Эйлама, рушьте стены, жгите город, убивайте без разбору!”

Вдруг чей-то предсмертный стон достиг моих ушей. Пригляделась – это Амнон раздавлен колесницей, затоптан копытами! К чему мне жить? Бросилась с башни вниз. И проснулась.

Пророчество и исполнение его

Дрожу всем телом, кровь в висках стучит. Сон помог понять собственное сердце. Не одну меня в Иудее гнев Господень карает, и кто нынче жутких снов не видит? Но лишь со мной и с