Пусть это никогда не заканчивается!

Но жёсткий ритм стихает, он становится медленным, и я кусаю мужчину в плечо, требуя вернуть всё, как было. Прижимаюсь сильнее, выгибаю спину, требовательно впиваюсь ногтями в его ягодицы, буквально вдавливая его в себя. Вадим ускоряет темп, и я кусаю губы, чтобы не стонать в голос. Мужчина сжимает меня в объятиях, придерживает мои бёдра и входит ещё глубже, ещё сильнее. Быстрее.

Чёрт, чёрт, чёрт…

Ох, ты Боже…

— Да! — Выкрикиваю я, чувствуя, что не продержусь больше и секунды.

Стону, ловлю ртом воздух и дрожу. Моё тело напряжено так сильно, что, кажется, будто меня заживо пожирает огонь. Пламя рождается где-то внизу живота, разрастается и распространяется уже везде. Мне так хорошо, так щекотно, так приятно, больно и сладко одновременно, что я не понимаю, что со мной происходит.

— Алис? — Шепчет Вадим мне в губы. Всматривается в моё лицо, замедляет ритм. В его взгляде беспокойство, а мне с трудом удаётся сфокусироваться, чтобы разглядеть это. — Тебе плохо? — спрашивает он.

А я лежу под ним, потная, счастливая, тяжело дышу и чувствую, как острое наслаждение опять неумолимо переходит в острое возбуждение.

— Мне хорошо. — Выдыхаю я. — Очень. Очень хорошо…

Целую его, прикусываю его губы, крепко сжимаю его в объятиях, и мы продолжаем. Снова и снова.

— Я позвоню. — Слышится сквозь сон утром.

Чувствую, как губы Вадима касаются моей щеки.

— Мр-р… — Пытаюсь что-то ответить я.

Под одеялом так тепло, так комфортно, что не хочется вылезать.

Щёлкает замок двери. Он уходит.

Мой будильник звонит только через час. Я сажусь, потягиваюсь и улыбаюсь тусклым, утренним лучам солнца. Обвожу взглядом смятую постель и улыбаюсь снова. То, чем мы занимались вечером, было прекрасно, но то, как он обнимал меня, голую, во сне, как прижимался ко мне сзади, как грел теплом своего тела — лучше этого не может быть ничего, клянусь.

Я чувствую запахи кофе, овсянки и тостов, доносящиеся с кухни. Надо же, он приготовил мне завтрак, оставил на столе, а сам ушёл, дав мне поспать ещё часик. Ничего не могу поделать с тем, что улыбка сама растягивается опять от уха до уха. Если всё так и пойдёт дальше, то она останется в этом положении навсегда — надо привыкать.

Потянувшись, я зеваю. Беру халатик, накидываю на плечи и лениво встаю. Вчера мы позволили себе лишнего, но, на удивление, я чувствую себя превосходно. Я так не чувствовала себя ни дня с того момента, как узнала, что беременна. Чудеса!

Встаю с кровати и вдруг понимаю, что наступила на что-то.

— Ой! — Поднимаю ногу и несколько секунд с недоумением смотрю на то, что остаётся лежать на полу.

Маленький золотой ободок.

Наклоняюсь, беру его и медленно подношу к свету.

Он блестит в лучах осеннего солнца, но этот блеск совсем не радует меня. Он приводит меня в ужас.

Это обручальное кольцо.

И судя по размеру, мужское обручальное кольцо. Откуда оно тут взялось?

Очевидно, выпало из кармана, когда мы вчера, как бешеные, в порыве страсти скидывали с себя одежду. И выпало оно из кармана Вадима, потому что на его пальце я никогда не видела прежде этого кольца. Он снимал его, когда приходил ко мне.

Вода, вода, вода.

Кругом только она. Но это не мои слёзы.

Жестоко, но я стою в ванной и пытаюсь смыть с себя его дыхание, его поцелуи и следы его прикосновений. Мне хочется отмыться от его лживых слов, от его фальшивых улыбок, от его вранья и от него самого. Всё не могло быть таким идеальным, каким казалось, вот в чём был подвох.

Оно и не было. Всё изначально было большим обманом, просто я не хотела этого замечать.

Я не могу плакать: меня трясёт, но слёзы не льются из глаз — у меня просто нет на это сил.

Вот почему он никогда не приглашал меня к себе. Вот почему никогда не рассказывал о своей жизни. Вот почему переводил тему разговора всякий раз, когда я приближалась к опасной черте.

Вадим женат. Его сердце несвободно…

Он воспользовался мной, и его не остановила даже моя беременность. Всё это время вся правда была написана в его глазах — я просто не хотела видеть.

И я была идиоткой, которая поверила мужчине и позволила себе обжечься в очередной раз.

Ненавижу это. Ненавижу себя. Ненавижу эту боль!

Делаю воду горячее, сползаю вниз и сажусь. Долго смотрю в запотевшее зеркало на стене напротив и не узнаю своего размытого лица. Моя душа так же размыта сейчас, как и это отражение в зеркале. Её словно вынули из тела, пережевали, выплюнули и растоптали. Даже собирать нечего — одни лохмотья.

Теперь я рыдаю.

Горько, беззвучно, до боли в желудке.

У меня не получается встать, не получается двигаться, не получается выключить воду. Я валюсь, лежу на дне ванны и жду, когда вода скроет меня с головой.

Через два часа я уже на ногах. Одеваюсь, убираю волосы в хвост, сообщаю по телефону начальнице, что у меня непредвиденные обстоятельства, обещаю ей прибыть в офис ближе к обеду. Надеваю пальто, беру сумку и выхожу из дома. Гул машин, звуки голосов, музыка из открытой двери супермаркета — всё это остаётся где-то за пределами моего сознания, я не в состоянии сейчас воспринимать ничего, кроме стука собственного сердца.

Даже удивительно, как легко провести женщину. Дай ей то, что ей нужно больше всего, и она отдаст тебе и своё сердце, и тело, и душу в придачу. Одинока — общайся с ней, неуверенна в себе — делай комплименты, погружена в проблемы — окружи заботой, доверчива — скажи ей, что любишь. Способов много. Времена меняются, но приёмы остаются те же.

Если бы женщины не хотели любить и не велись бы с лёгкостью на старые, как мир, приёмчики мужчин, то наш вид просто перестал бы размножаться. Вот почему природа всё так устроила. Не женская бы доверчивость, мы давно бы вымерли. А так…

Так продолжаем жить. Существовать. Кому как повезёт больше.

Я больше не верю в то, что кто-то на этой планете счастлив по-настоящему. Это всё ложь. Красивая картинка для Инстаграма.

Счастье — это лишь короткий, острый миг, на который мы позволяем себе обмануться.

Ничто не вечно, оно — тем более.

Я вхожу в здание клиники, не чувствуя ног. Иду решительно, поэтому, наверное, никто не обращает на меня внимания. Даже охранник не останавливает, чтобы спросить про бахилы или халат. Сворачиваю к лифту, вхожу в кабину, жму на кнопку нужного мне этажа.

Моё сердце гудит, как несущийся к обрыву паровоз. Сейчас всё будет кончено. Вот сейчас.

Я не питаю надежд насчёт того, что это окажется неправдой. Я просто теперь понимаю, что значили все его загадочные, печальные взгляды. Вадим не мог обещать мне отношений — он сказал об этом ещё тогда, на верхнем этаже клиники. Он не искал ничего серьёзного, мы с ним об этом даже не говорили. Всё логично, всё объяснимо. Я просто слышала в его словах больше, чем он говорил. Я очень хотела верить в то, что нужна ему. Это было правдой лишь отчасти: он получил от меня ровно то, чего хотел — ни больше, ни меньше.