мысль родить. Мама поначалу отлично держалась, и я почти поверила, что мы бы как-то выкрутились… Господи, я даже поехала к ней посоветоваться или поплакаться, черт знает. Идея насквозь гнилая, понятно, но, наверное, это рефлекс – бежать к родителям в любой непонятной ситуации. Приезжаю, значит, а там дым коромыслом. И все – как я с детства запомнила, только в более красивых интерьерах. Ремонт-то я довела до ума.

– Так что, Милька, ты приедешь?

– Нет, баб Шур. Пусть они сами с этим всем разбираются. Все-таки взрослые люди.

– Да они разберутся! – негодует соседка.

– Извините, но я ничем не могу помочь.

Попыталась. Не вышло. Хватит. Я всегда очень четко понимаю, когда стоит остановиться.

Отбиваю вызов. Контролируя каждое свое движение, откладываю телефон. Поднимаю взгляд к зеркалу, а дальше… Я не знаю, какой бес в меня вселяется. Я не помню… В себя прихожу посреди заваленной битым стеклом прихожей. Зеркала больше нет. Зато есть укачивающие меня руки…

– Все хорошо, малыш. Все хорошо. Ты только не шевелись, пожалуйста.

Моргаю. Темнота перед глазами рассеивается. Смотрю на Воинова.

– Ты что здесь делаешь? – интересуюсь я, отступая на шаг. В горле дерет, как если бы я очень долго орала. Но с чего бы мне вдруг орать? Может, вирус подхватила в больнице? Там этого добра – навалом. Как знала – не хотела идти.

– Эй! Замри. Ну, блин, я же просил тебя – не двигайся. Смотри, ногу порезала.

Роберт подхватывает меня на руки и куда-то несет. Под подошвами дорогих туфель хрустит зеркальное крошево. Плохая примета.

– Где у тебя аптечка?

– В ванной под раковиной.

Смерив меня напоследок настороженным взглядом, Воинов уходит. Смешно растопырив пальцы, разглядываю пострадавшую ногу. С пятки на пол капает кровь. Порез небольшой, но глубокий.

– Тебя вообще нельзя оставлять одну! – ругается Роберт. Я флегматично пожимаю плечами.

– Женщины гораздо лучше мужчин адаптированы к кровопотерям.

Воинов молчит, сосредоточенно орудуя вокруг ранки смоченным хлоргексидином тампоном.

– Из меня хреновая жилетка, но если ты хочешь это проговорить, или если тебе надо поплакать, я…

– Не придумывай. Я в порядке.

– Именно поэтому ты разнесла полквартиры?

Воинов вскидывает ресницы. И вновь прикрывает глаза, уткнувшись лбом мне в коленку. Жилетка из него и впрямь хреновая. Но я и не думала в нее плакаться.

Мы долго сидим вот так в ту ночь. Так долго, что начитает казаться, будто ему это гораздо нужнее, чем мне. И от этого только больнее. Расходимся под утро и следующие несколько дней общаемся в мессенджере. Я гоню от себя все плохое, закопавшись по уши в дипломный проект. А когда мозги начинают дымиться, выхожу на улицу с камерой и снимаю, как мне кажется, все подряд.

– У тебя в творчестве детский период? – однажды интересуется Воинов. Я отрываюсь от приготовления ужина и чуть приподнимаю брови:

– А?

– На каждой твоей фотографии либо ребенок, либо мать с коляской.

Вытираю грязные руки полотенцем. Подхожу к стоящему перед ним ноутбуку:

– И правда. Увлеклась. Но не переживай, скоро я опять переключусь на тебя. – Пытаюсь свести все к шутке.

– Прекрати!

– Что именно?

– Делать вид, будто ничего не случилось!

– Я не делаю вид. Я просто пытаюсь двигаться дальше.

– Не выходит. Разве ты не видишь? У нас ни черта не выходит!

– Роберт, чего ты от меня хочешь?

– Я не знаю! Накричи на меня. Устрой скандал. Дай мне пощечину. Что угодно сделай, но потом вернись, а? Вернись. Я не могу больше так.

– Но это же ты уходишь… – растерянно шепчу я.

– Я две недели живу с тобой, а ты даже не замечаешь этого.

– А?

– Говорю, я к тебе съехал еще две недели назад.

– Ты ушел от жены?

– Разве не это я сказал?

– Ко мне? В смысле… У тебя ко мне серьёзно?

– Я дурак, да? Думал, это очевидно.

Отчаянно воняет горелым. Я растерянно оборачиваюсь. Выключаю газ.

– Прости меня.

– За что?

– Если бы я сказал это раньше…

– Замолчи! – слишком больно. – Не надо вот это «если». Терпеть этого не могу.

– Ладно. – Воинов встает, сгребает меня в объятья и что есть силы вжимает в себя. Он похудел за последний месяц и здорово осунулся. Боже… И он ушел от жены! Из-за меня. – Тогда хотя бы скажи, что ты меня не ненавидишь. Потому что я… Не могу с этим жить.

– Ну конечно, я тебя не ненавижу! – вжимаюсь лбом в его плечо, закусываю губы: – А ты? Не ненавидишь меня за то, что я сделала?

– Дурочка. Я жить без тебя не могу.

– С ума по мне сходишь, – шепчу, слизывая непонятно откуда взявшиеся слезы.

– Я люблю. Я очень-очень тебя люблю.

ГЛАВА 27

ГЛАВА 27

Я думал, это поможет. Как-то нас спасет. Ее спасет – в первую очередь. Я ведь видел, что с ней происходило, как бы Эмилия это не отрицала. Но у меня ни черта не вышло. Не зря же она стала пропадать. На два, три, четыре дня… На неделю. Нет, конечно, я всегда знал, где девчонка находится. Эмилия звонила или писала, сообщая, куда подалась, чтобы не волновать меня. Иногда даже отсылала свои работы – уезжала-то она не просто так, а в поисках вдохновения и, наверное, себя. И в какие только дали ее не заводили эти странные поиски. Однажды, я это уже потом узнал, Эмилия в чем была запрыгнула в поезд дальнего следования и проехала через всю страну, то сходя на каких-то полустанках, то возобновляя прерванный путь…

А я терпеливо ждал. Когда она переболеет и вернется. Потому что иного выхода для себя не видел. Не мог я уже без этой девочки. И с ней, такой мечущейся, не мог. Вина не давала жизни. Я спрашивал себя, как же так вышло, что Эмилия искренне не понимала, как много для меня значит? Уж не потому ли, что я сам до последнего отрицал свои чувства? Опасаясь то ли