— Следи за собой, ангел мой. Я никому не позволю смеяться над своим инстинктом собственника, — скривился он.

Про себя я отметила, что на сей раз он уже не грозился отшлепать меня. Быть может, понял, что управляемая боль в сочетании с сексом для меня главный спусковой механизм? Это, в свою очередь, вернуло меня к мыслям, возвращаться к которым мне вовсе не хотелось.

Когда мы уже ехали к Гидеону домой в его машине, я сидела, тесно прижавшись к нему, положив голову ему на плечо и закинув ноги ему на колени. Я думала о том, что садизм Натана продолжает влиять на мою жизнь, и в первую очередь на половую.

Много ли подобных призраков прошлого удастся нам с Гидеоном изгнать совместными усилиями? Одного взгляда на сексуальные игрушки, лежавшие в ящике его гостиничного номера, мне хватило, чтобы понять: по сексуальной части он явно куда опытнее и изобретательнее меня. А наслаждение, испытанное мною ранее от его необузданной, бешеной страсти, показало, что он способен проделать со мной то, что не мог до него никто другой.

— Верю тебе, — еле слышно произнесла я.

Он обнял меня еще крепче и, прижавшись губами к волосам, прошептал:

— Ева, мы подарим друг другу много счастливых минут.

Позже в ту ночь, когда я засыпала в его постели, в голове продолжали звучать эти слова.

* * *

— Нет… Нет! Нет, не надо… Пожалуйста!

Крики Гидеона заставили меня подскочить на кровати. Сердце неистово колотилось, дыхание перехватило. Расширенными глазами я смотрела на корчившегося словно в припадке мужчину.

Он бился, как пойманный в ловушку дикий зверь, размахивал сжатыми в кулаки руками и отчаянно брыкался. Я отпрянула, всерьез опасаясь, что он, терзаемый ночным кошмаром, может меня ударить.

— Убирайся! — выдохнул он.

— Гидеон! Проснись!

— От… вали…

Тело его изогнулось дугой, и он, болезненно скрежеща зубами, замер в этой позе, как будто под ним горела постель, а потом рухнул, и матрас скрипнул под его тяжестью.

— Гидеон!

Я было потянулась к ночнику, но мне мешали сбившиеся в комок одеяла. Горло мое саднило. А Гидеон продолжил биться и дергаться так неистово, что содрогалась вся кровать.

Когда мне наконец удалось включить лампу, я повернулась к Гидеону…

И увидела, как он занимается откровенной мастурбацией. Его правая рука, двигаясь вверх и вниз, с такой силой сжимала член, что побелели костяшки пальцев, а левая судорожно цеплялась за простыню. Прекрасное лицо было мучительно искажено.

Испугавшись, я обеими руками толкнула его в плечо.

— Гидеон, черт возьми! Проснись!

Мой крик прорвался сквозь завесу кошмара. Его глаза открылись, он подскочил, взгляд отчаянно заметался.

— Что? — выдохнул Гидеон. Грудь его тяжело вздымалась, лицо горело как в лихорадке, губы и щеки покраснели от возбуждения. — Что случилось?

— О господи, — прошептала я, слезла с кровати и накинула халат.

«Что с ним творится? С чего, вообще, человека могут преследовать такие жуткие сексуальные сны?»

Голос мой дрожал.

— У тебя был кошмар. Ты так орал и бился, что до смерти напугал меня, — дрожащим голосом сказала я.

— Ева, — произнес Гидеон. Он посмотрел на свой стоящий торчком член и помрачнел от стыда.

— Что тебе снилось? — спросила я и на всякий случай отошла подальше к окну.

Не смея взглянуть на меня, он униженно опустил голову: поза, совершенно для него нехарактерная. Впечатление было такое, будто в теле Гидеона обосновался кто-то другой.

— Не знаю.

— Вот дерьмо! Что-то пожирает тебя изнутри. Что именно?

Гидеон стряхивал с себя остатки сна и прямо на глазах приходил в себя:

— Это был просто сон, Ева. Со всеми бывает.

Я с негодованием уставилась на него. С чего это он вздумал разговаривать со мной как с ненормальной?!

— Да пошел ты!..

Его плечи расправились, когда он подтянул одеяло и прикрыл бедра.

— Почему ты так злишься?

— Потому что ты врешь.

Он набрал полную грудь воздуха, а потом с тяжелым вздохом пробормотал:

— Извини, что разбудил тебя.

Я ущипнула себя за переносицу, чувствуя усиливающуюся головную боль. Глаза жгли подступавшие слезы жалости к нему, к тому, что нечто пережитое им в прошлом до сих пор мучило его. И к нам обоим, потому что, если он не допускал меня в свою душу, наши отношения не имели будущего.

— Я спрошу еще раз: Гидеон, что тебе снилось?

— Не помню. У меня голова постоянно забита, вот, наверное, и перенапрягся. Пожалуй, мне сейчас лучше пойти в кабинет и поработать. А ты ложись и постарайся уснуть.

— Гидеон, на мой вопрос могло быть несколько правильных ответов. Первый — «Давай поговорим об этом завтра». Второй — «Давай поговорим об этом в выходные». Даже такой ответ, как «Я пока не готов об этом говорить». Но ты почему-то вообразил, что со мной можно разговаривать как со скудоумной.

— Ангел…

— Нет. — Я обхватила себя руками. — Думаешь, мне легко было рассказывать тебе о моем прошлом? Полагаешь, это совсем не больно: обнажиться перед тобой и вывернуть свою душу наизнанку? Не проще ли было бы порвать с тобой и найти кого-нибудь не столь крутого? Но я пошла на это, потому что хочу быть с тобой. Быть может, когда-нибудь у тебя появится подобное чувство в отношении меня. — Я вышла из комнаты.

— Ева! Ева, черт побери! Вернись. Что на тебя нашло?

Я ускорила шаг, понимая, что он чувствует: боль в кишках, как при раковой опухоли, бессильную ярость, потребность забиться в укромное местечко и собраться с силами, чтобы задвинуть проклятые воспоминания обратно в ту черную дыру, в которой они таятся.

Но все это не оправдывало лжи и попытки переложить вину на меня.

Схватив сумочку со стула, куда бросила ее, вернувшись из ресторана, я, как была в халате, помчалась в холл. Двери лифта уже закрывались, когда Гидеон вошел в гостиную. Его нагота убедила меня в том, что в погоню за мной он, во всяком случае немедленно, не пустится, а вот взгляд убедил в том, что оставаться мне точно не следует. Его лицо вновь обрело то безжалостное выражение, которое заставляло всех держаться на безопасном расстоянии. Дрожа всем телом, я тяжело облокотилась о латунный поручень, разрываясь между сочувствием и заботой, порождавшими желание остаться, и выстраданным опытом, убеждавшим, что ни к чему хорошему это не приведет. Дорога, по которой я возвращалась к нормальной жизни, была вымощена горькой правдой, а не ложью и отрицанием.

Пока лифт спускался, я похлопала себя по мокрым щекам и сделала несколько глубоких вдохов. К тому времени, когда двери кабины отворились, я уже полностью взяла себя в руки.