На повторных поминках наша самопальная четверка снова не зациклилась на теме всеобщей утраты, а подошла к текущему моменту если не глубже, то шире. Мы отметили преимущества русской водки перед ее славянскими аналогами типа «Выборовой» или «Сливовицы», и, несмотря на полную объективность, как «Московская», так и «Столичная» выиграли конкурс.

Что касается надежд, которые Г.А. Товстоногов возлагал на воцарение Андропова, то Сеня Розенцвейг в этот вечер их не комментировал. М.Д. Волков, известный зрителю как исполнитель главной роли советского разведчика, засланного в разведшколу абвера, в серийном фильме «Путь в „Сатурн“» и награжденный за эту роль именными часами ведомства, поддержал нашего Мэтра, а я, признаваясь вслух в своей тупости и неумении проникать в будущее, снова гнул в том направлении, что дело не в перепадах нашего климата, а в том, что себе позволяет каждый конкретный театр в каждом отдельном случае…

Тут Басик коснулся современной ситуации в любимом МХАТе и перешел на его историю, живописав следующий эпизод.

Однажды Виталий Яковлевич Виленкин, профессор школы-студии, бывший до войны сотрудником литературной части театра, выполняя срочное поручение Немировича-Данченко, решил сократить путь и во время спектакля, за кулисами, воткнулся с разбега в самого Станиславского.

Несмотря на то что Виталий Яковлевич был театральным деятелем крупного масштаба, он обладал миниатюрной комплекцией, и поэтому его голова ткнулась в живот гениального гиганта. Испытав священный ужас, Виталий Яковлевич только и смог что пролепетать:

— Простите, Константин Сергеевич, я очень спешу.

Станиславский, глядя на него с таким же ужасом и еще большим недоумением, ответил:

— Прошу вас немедленно проследовать в мой кабинет.

Покорно оставив срочное дело, Виленкин прошел вслед за гением, и тот, не откладывая в долгий ящик, принялся учить молодого сотрудника, как именно следует ходить по театру, не оскверняя его священных стен, то есть бесшумно и на цыпочках. Константин Сергеевич тут же принялся показывать Виталию Яковлевичу, как это делается, и потребовал точного воспроизведения крылатой и бесшумной походки.

Несмотря на то что Виталий Яковлевич действительно спешил, так как выполнял срочное поручение Владимира Ивановича, он попытался хотя бы удовлетворительно повторить грациозные балетные скольжения великого Учителя. Но Константин Сергеевич увлекся своим уроком, как всегда, возжаждал совершенства, и они битых два часа ходили по историческому кабинету гуськом: впереди по кругу и на цыпочках плыл огромный Станиславский, а за ним, соблюдая дистанцию и тоже на цыпочках, крался миниатюрный Виленкин…

Когда Константин Сергеевич отпустил наконец Виталия Яковлевича к Владимиру Ивановичу, Виленкину пришлось долго объясняться и, по просьбе Немировича, показывать ему то, чему его только что гениально обучал Станиславский…

Тут мы выпили за каждого из великих основателей МХАТа, дорогого Виталия Яковлевича и, что самое важное, за утраченное нами умение ходить по театру бесшумно и на цыпочках. Олег был в ударе.

— Еще был случай, — сказал он, закусив, — когда Борис Ливанов встретился в туалете с молодым артистом Владленом Давыдовым. Нет, скажем по-другому: молодой Давыдов имел счастье встретиться в туалете с великим Ливановым. Они постояли рядом у своих писсуаров, и так как время, необходимое обоим, совпало, то из туалета выходили тоже вместе. И тут Борис Николаевич остановил Владлена и назидательно рассказал ему о том, что, когда он молодым артистом встречался в туалете с К. С. Станиславским, то, не в пример Давыдову, не продолжал свое малое дело, а из уважения к старшему его прекращал…

Тут мы выпили за уважение к старшим и утраченное нами умение не вовремя начатое — вовремя прекратить…

И снова взяла разгон женская тема, в результате чего обсуждению подверглось несколько театральных романов, часть которых развивалась на разных гастролях у нас на глазах. Одному из них пытался гуманно воспрепятствовать Басик, так как роман мог разрушить одну из театральных семей, но героиня не захотела считаться с общественным мнением, а герой безо всякого уважения к старшинству сказал Олегу: «Мастер, не встревайте!..»

Сеня слушал молча, как будто предчувствовал сюжет не саркастический и срамной, а глубоко драматический, с пропусками и пунктирами, который завяжется не здесь и не сейчас, а через десять месяцев и десять дней на белом теплоходе «Хабаровск» и станет развиваться в театре «Кокурицу Гокидзё», игрушечном номере «Сателлита», в Осаке, Киото и далее, далее, далее, включая заповедные места родного Ленинграда…

Коль скоро речь зашла о МХАТе, артист Р. напомнил собравшимся случай, когда Немирович-Данченко попытался исправить ошибку в фамилии Товстоногова и уточнил: «Либо Товстоног, либо Толстоногое». Об этом Р. переспросил Мастера во время недавних польских гастролей, и тот, шлифуя легенду о своем имени, стал уточнять. По его версии, разговор состоялся не в присутствии других студентов, а наедине, и не в Москве, а в Тбилиси… Гога упомянул сохранившуюся фотографию: Немирович смотрит его студенческий спектакль.

— Конечно, я должен был записать все, что он говорил, — делился Гога, — хотя, вы знаете, многое я помню довольно хорошо… Иногда мне звонил секретарь: «У вас свободен вечер?» — «Да». — «Владимир Иванович приглашает вас побеседовать». Конечно, беседа превращалась в монолог Немировича. У него вообще был этот пункт: филологические тонкости — ударения, суффиксы… Действительно, мой дед был Толстоногое, а потом, на Украине, переделал свою фамилию… Самое интересное из того, что он говорил, вот что… Еще в сорок третьем году Немирович предсказал конец МХАТа. Представляете себе?.. Он сказал: «Войну мы выиграем, еще какое-то время театр просуществует по инерции, а затем начнет гибнуть. Останется одна чайка на занавесе…» Пророческие слова… Театр может существовать только одно поколение…

— Георгий Александрович, — спросил любознательный Р., — может ли, по-вашему, сегодня возникнуть новая художественная идея?.. Именно теперь, во времена театральной всеядности?..

— Нет, Володя! — сказал он. — Для этого должны быть созданы условия, при которых студии возникали бы снизу, совершенно свободно! Понимаете? Возникали бы и так же свободно отмирали. Как в двадцатые годы… А сейчас что?.. «Нужны студии» — и назначают сверху… Снизу возникли Ефремов, Любимов… Сейчас есть Спесивцев… А должно быть десять Спесивцевых… Вот он для укрепления репутации поставил спектакль в «Моссовете»… Кому это нужно?.. Твой театр — это и есть карьера… Или Шейко… Был способный человек, мог возникнуть лидер… Его высадили на асфальт, в Александринку, дали большую зарплату, квартиру, и вот — за семь лет— ничего… Важен момент сживания с коллективом… И на это уходит вся жизнь…

Прежде чем уехать в Прагу, мы должны были провести в Брно еще полдня, и часть сотрудников метнулась в «Дом обуви», так как кто-то из чехов сказал, что в Праге все дороже, а обувь — особенно.

В десять утра по местному времени холл был полон, потому что здесь стоял единственный на всю гостиницу телевизор, а на курантах пробило двенадцать и началась трансляция с места события, то есть с Красной площади. Тело Брежнева к кремлевской стене подвезли на пушечном лафете и установили на специальной подставке для последнего прощания…