И здесь автор задал себе следующий вопрос: какое отношение к путешествию в Японию имеет путешествие в Аргентину, а тем более — в Чехословакию? И тут же догадался, что для нашего человека нашего времени, каким и является автор, всякая загранка есть нечто экзотическое, а квинтэссенцией этого нечто является, конечно, Япония. И сегодня, оглядываясь назад, он может сказать, что Аргентина обнаруживает в себе три с половиной — четыре процента Японии, а Чехословакия ноль семь — ноль девять ее же процента.

Развивая мысль, в сопровождении водки завода «Ливиз» и в компании достойных собеседников, он пришел к окончательному выводу о том, что посюсторонний мир делится, в сущности, всего на две любимые страны: во-первых, материковую Россию и, во-вто- рых, островную Японию…

В драматические артисты Чудаков попал непростым путем.

Родился он в Донбассе, в потомственной шахтерской семье, прописанной в городе Артемово, и хотя мама его обладала абсолютным слухом и замечательно пела в стоящих случаях, она была просто поражена, услышав, что сын собирается поступать в культпросветучилище. А двинуть именно в него Женьку накрутили две заезжие девицы, строя глазки и обещая культурные и просветительские радости немедленно после поступления. В Артемово девицы залетели по невнятному поводу из самого Питера, так что их встречу с Женей можно считать знаком судьбы.

— Куда, — чистым голосом спросила его добрая мама, — куда, с таким аттестатом? — И действительно, в аттестате Жени сиротливо терялись две четверки, остальные отметки были сплошь неказисты. — Ну, пробуй… Только ты постарайся, сынок, похлопочи мордой, может, тогда и примут…

Училище Женя закончил не хуже других и, получив диплом «руководителя самодеятельности сельских клубов», поехал по распределению на Брянщину. Увидев полноценный диплом, директор сельского Дома культуры, бывший армейский старшина, сильно обрадовался и сказал:

— Ну, земеля, давай, принимай хозяйство!

И хотя, как выяснилось, земляками они вовсе не были, Женя послушно подписал все бумаги, которые ему подсунул торопящийся директор. Сдав ДК, старшина срочно уехал в Сибирь.

Через несколько дней во двор Дома культуры заехала полуторка, и два блондина с белорусским акцентом сказали:

— Ну, так мы забярем ту жесть, — и показали руками в верном направлении: посреди двора штабелем лежала новенькая листовая жесть, ждущая капремонта ржавой крыши.

— То есть как? — спросил удивленный Женя.

— А так! — ответили ребята. — Мы ж договорились с тем дяректором!.. — И, споро побросав красивые серебрящиеся листы в полуторку, укатили с концами.

Еще через несколько дней появился невзрачный ревизор, прочел подписанные Женей бумаги и, обнаружив отсутствие жести на дворе, подал материал в прокуратуру.

И вот тут, в ожидании судебного крушения своей культурно-просветительской карьеры, Женя почувствовал, как в его жизнь снова вмешались высокие силы судьбы, потому что вместе с повесткой в прокуратуру на его шахтерскую голову белым голубком опустилась другая повестка — в районный военкомат.

Выслушав Женину историю и разглядывая обе бумажки, длинный майор из военкомата сказал:

— А ну, пиши на имя Дома культуры заявление об уходе!

Женя написал, но клубные работники заявления не приняли, потому что, на их взгляд, уж больно хорошо он смотрелся в роли козла отпущения. Тогда длинный майор лично приехал в ДК и рявкнул:

— Я вас всех посажу, если не дадите Чудакову расчета!

Через два дня Жене исполнилось 19 лет, он получил расчет в Доме культуры и превратился в полноценную боевую единицу стоящей на страже мира Советской Армии.

Между тем обиженная прокуратура Брянской области разыскала в Сибири знакомого нам старшину, вызвала его в Белоруссию, отдала под суд и отправила обратно в Сибирь отбывать за растрату. Пока старшина сидел, Женя, полный сочувствия к неудачнику, успел отслужить в армии, окончил Ленинградский театральный институт и как ученик Евгения Лебедева был принят в БДТ. И вот что особенно любопытно в контексте нашего повествования: оказалось, что именно Женя Чудаков был первоначально представлен Таней Рудановой в качестве вероятного кандидата на замену Гая в спектакле «Амадей». Потому что по своей комплекции Женя подходил к Гришиному сиреневому камзолу куда больше, чем артист Р. Но, оценив Танино предложение, Гога спросил:

— Императорский библиотекарь из Донбасса?! — и поднял брови.

И вот тут-то, в связи с библиотечным характером Гришиной роли в «Амадее», Мэтр вспомнил артиста Р. и устроил безрезультатную примерку сиреневого костюма, с которой начался наш небезупречный рассказ.

Когда грузились в автобус со всеми приобретенными в Токио пожитками и Р. позже других появился в салоне с большой японской коробкой в натруженных руках, Женя, кивая на коробку, ласково спросил:

— Воля, это ты все здесь написал?

И Р. упал бы от хохота, если бы в набитом автобусе было куда упасть. Смеялись все, и смеялись от души, потому что успели удачно угнездить в салоне новые японские пожитки, потому что весело было нам, не знающим своего будущего.

Надеясь на благосклонность Фудзиямы, мы ехали в Осаку, навстречу семидесятилетнему юбилею нашего Мэтра. Там и с него причиталось.

А Гриша Гай маялся в больнице…

Гай всегда был настоящим добытчиком и кормильцем. Он первым вскакивал по утрам, чтобы приготовить кашу для маленькой Насти. Принести же домой что-нибудь вкусное было для него постоянной задачей.

В наши времена мужчина, содержащий семью, по праву гордился, доставив в зубах и положив перед детенышем свежесхваченную добычу.

В постоянной охоте использовались как индивидуальные, так и коллективные навыки, и здесь трудно переоценить роль заказных или шефских концертов силами артистов БДТ перед работниками советской торговли.

Гастроли 1970 года протекали в приподнято-дружеской атмосфере празднования 40-летия Советского Казахстана, и БДТ играл роль юбилейного подарка от Российской Федерации. После встречи коллектива с Первым секретарем ЦК Компартии Казахстана т. Динмухамедом Ахмедовичем Кунаевым возник большой спрос на концерты в выдающихся трудовых коллективах республики.

В центральном гастрономе Алма-Аты театр представляла бригада, возглавляемая лауреатом Государственной (бывшей Сталинской) премии Григорием Гаем. Вначале Гриша излагал краткую историю рожденного революцией первого советского театра, подчеркнув, что после вступительных слов Александра Блока и знаменитых «Разбойников» Шиллера матросы прямо из зала шли штурмовать мятежный Кронштадт. Затем Людмила Макарова и Владимир Татосов исполняли рассказ В. Катаева «Жемчужина» — шлягер, поставленный Александром Белинским, где Люся играла разборчивую морскую рыбку-невесту с жемчужиной под плавником, а Володя — морских коньков, жениха-дельфина, старого краба и ювелира-ската, который в конце концов и определял, что у стареющей переборчивой невесты вовсе не жемчужина, а бородавка. За ними шел Николай Трофимов с рассказом Михаила Зощенко «Стакан», который, ввиду бесконечных повторений, все знали наизусть, а затем — снова Гай, на этот раз с чтением Владимира Маяковского: «Стихи о советском паспорте» и лирики.