Рембо наткнулся на некоторые перспективные комплектующие этого средства выражения и распространения мыслей в Шарлевильской публичной библиотеке: десять забытых томов, в которых содержалось полное либретто легкой оперы композитора XVIII века Шарля Фавара.

На первый взгляд лирика Фавара выглядит слишком легкой, чтобы заинтересовать Рембо. Ленивые пастухи и слишком чувствительные доярки топят свои вялые печали в бесконечном потоке простой гармонии. Именно эти качества и искал Рембо. Фрагменты из Фавара, уже побледневшие от ничтожества, вновь возникают в стихах Рембо, вырезанные и вставленные в некую пророческую непонятность:

Этот метод выборки не имеет прецедентов во французской поэзии, хотя, очевидно, имеет прецеденты в человеческой психике. Рембо воссоздавал фон из размытых звуков и впечатлений, которые должны быть отфильтрованы в процессе создания литературного произведения.

Песни Рембо были использованы для заполнения поэтического пробела весны 1872 года с любым выразительным средством, которому случалось соответствовать повествованию. По некоторым сведениям, он был безумно счастлив, по другим – безумно несчастен. Но суть этой техники состояла в том, чтобы стереть личность поэта из стихотворения и создать анонимную песнь: короткие, литургические отрывки, целью которых было вызвать состояние религиозного созерцания, но которые также содержат определенные воспоминания или духовную задачу[325].

Доминирующая тема появляется почти во всем, что писал Рембо в арденнской глуши: первое искушение Христа. Человек не может жить лишь хлебом единым (или, в случае Верлена, абсентом):

Грызущий скалы скиталец из этих стихов является духовным алкоголиком, «страждущим» от «грозной Гидры» своей жажды, и, ведомый резями в желудке, страдает от обезвоживания в мире настоек, вин и рек черносмородинового ликера.

Существует несколько ссылок на его предстоящее «мученичество». В L’Éternité («Вечность») содержится туманный намек на то, что она состоит из «ученья и бденья» (этимологически из «знания» и «страдания»). Но эти темы являются элементами конструкции, в которых ритмы и рифмы играют одинаково важную роль. Попытки расшифровать скрытые послания Рембо заслонили его практические достижения. Некоторые из тайных намеков оказались, во всяком случае, довольно скромными: «галльский петух» (намекая, очевидно[326], на триумфальную эрекцию), или паук, который ест фиалки:

Изамбар был ближе к истине, когда заметил, что некоторые из припевов Рембо заимствованы из народных песен, которые он имел обыкновение петь и которые он, кажется, собирал в своих странствиях:

Песни неуловимого галлюцинирующего странника теперь среди самых коммерчески успешных в истории поэзии. Вдохновленный, возможно, собственными chansons (песнями) Верлена, Рембо придает более привлекательный облик бесплатному ресурсу: общедоступному фонду традиционной поэзии. Отказавшись от литературной элиты, он приобщил себя теперь к гораздо более широкому сообществу, очистив ее от утонченности, которая лежит на французской поэзии слоями толщиной с ее историю.

После смерти Рембо был вновь воспринят Академией. Неклассические элементы его лирики – ее vers impairs[328] и созвучные рифмы – описаны, как если бы они были педантичными экспериментами, или повсеместно восхваляемы, как прекрасные примеры «диверсии». Фактически стихотворение, считающееся самым смелым проявлением просодической (интонационной) нерегулярности Рембо – Bonne pensée du matin («Добрые мысли поутру»), имеет регулярный ритм, если голосу позволить декламировать, вместо того чтобы подсчитывать слоги, в то время как некоторые из его «неправильных» рифм являются вполне гармоничными, когда произносятся с тем, что Верлен называл parisiano-ardennais (парижско-арденнским) акцентом Рембо[329]. Многие из этих песен могут исполняться с большим эффектом арденнскими крестьянами, чем профессиональными актерами.

«Диверсия» Рембо состояла в спасении стихотворной лирики от печатной страницы, возвращая ее к коллективным корням. Верлен был бы меньше поражен этой поэтической volte-face (резкой переменой), если бы он понял, что язвительные непристойности и фольклорная «наивность» Рембо были решением одной и той же проблемы: если литература – это буржуазный институт, как его можно использовать, чтобы выразить антибуржуазную идеологию?[330] Или, с точки зрения ясновидца: как может язык Третьей республики передать видение абсолютной истины?