В детстве я часто засыпала под мамины рассказы о конкурсах, где каждая команда защищала свой цвет, о сплаве на байдарках, о бесконечных проделках. О воспитательнице, которая раз в неделю рьяно намывала всем волосы и накручивала прядки на бигуди. О вечной дружбе, об идиллическом царстве юности, чьи границы не нарушал ни один мальчик. Мамины истории навсегда слились у меня в голове с сюжетом «Ловушки для родителей»[87], и с тех пор я представляю себе ее каникулы в цветопередаче «Техниколора».

Когда мне было десять лет, мы поехали к друзьям в штат Мэн, а по дороге сделали остановку в закрытом уже лагере «Винона». Со своего места я могла разглядеть опустевшие домики и теннисный корт с обвисшей сеткой. Мама в радостном возбуждении выскочила наружу — наверное, с таким же восторгом она каждое лето вылетала из машины родителей. Нынешнего роста 1 метр 78 сантиметров она достигла годам к тринадцати-четырнадцати, поэтому я легко могла вообразить ее долговязым подростком, который выпрыгивает из кровати, чтобы успеть на утреннее построение и поднятие флага.

И вот она, теперь уже дама под пятьдесят в убийственной соломенной шляпке, повела нас вверх по склону травянистого холма. С вершины открылся вид на серое озеро и бьющиеся о берег лодки. На этом самом месте, говорила мама, устраивались совместные мероприятия для девочек из «Виноны» и мальчиков из соседнего лагеря «Скайламар». Кажется, вон в том домике занимались разными ремеслами — теперь об этом уже ничто не напоминает.

Внезапно она заплакала. Я впервые видела маму плачущей, поэтому стояла и смотрела на нее во все глаза, не зная, как реагировать.

— Хватит пялиться, — сердито сказала она. — Я не подопытное животное.

На мой вопрос, продолжает ли она общаться с подругами из «Виноны», мама ответила, что нет, но все равно по-прежнему их любит, ведь это ее сестры.

Тогда я тоже начала мечтать о лагере. Не то чтобы меня тянуло уехать из дома. Мне нравились моя кровать, лысая кошка и столик, который папа поставил для меня, но хранил там свое научно-фантастическое чтиво. Нравились лифт, окрашенный в салатово-зеленый цвет, малайское бистро с едой навынос и нью-йоркский август, освежаемый только ветерком от пронесшегося поезда метро. Но этого было мало: я хотела завести друзей, выйти на новый старт в компании людей, которые не видели, как я описалась во время игры в вифл-бол или стукнула папу на выходе из дели. Хотела таких ярких впечатлений, чтобы, вспоминая, плакать. А как я хотела зеленые шорты!

* * *

Три лета подряд я провела в лагере для девочек «Фернвуд-Коув».

«Фернвуд-Коув» был ответвлением старого лагеря «Фернвуд», давнего соперника «Виноны» в спортивных играх. В «Фернвуд-Коув» принимали только на месяц, поэтому туда отправляли девочек, которые боялись уезжать из дома на два месяца. Или были слишком избалованными, чтобы так долго жить без электричества. Или слишком распутными, чтобы жить без мальчиков. Я решила, что два месяца будет чересчур, когда моя двоюродная сестра, ездившая в «Фернвуд», рассказала о ритуальном обезглавливании плюшевого зверя, принадлежавшего одной слюнтяйке.

— Ну кто же привозит в лагерь игрушки, — сказала моя кузина непререкаемым тоном.

Первый раз я попала в «Фернвуд-Коув», когда мне было тринадцать. Я весьма успешно окончила седьмой класс: встречалась даже не с одним, а с двумя популярными мальчиками и сделала мелирование у профессионального стилиста по имени Беата. Эта редкая для меня полоса побед слегка омрачалась лишь одним событием: готовясь к пробам на роль сестренки Дрю Берримор в «Сильной женщине» Пенни Маршалл, я сама обкорнала себе челку. (Роль отдали другой девочке, после того как я сообщила мисс Маршалл, что не смогу улыбаться по заказу. «Это и называется актерская игра», — раздраженно сказала она.)

Так что я села в автобус, который должен был довезти меня от Бостона до «Фернвуд-Коув», как никогда преисполненная надежд и радостного ожидания. Мы ехали три часа, и я успела познакомиться с соседкой, девочкой по имени Лидия Грин Хамбергер, которая уже через три минуты сообщила, что знает Линдси Лохан. Мы с Лидией были совсем разные: она оживленно болтала о школьных танцах, лакроссе и магазинах, — но прекрасно поладили. Вот что значит лагерь! — подумала я. Это знакомство с другими, немножко непохожими на тебя белыми девочками.

Но когда мы свернули на пыльную подъездную дорогу и я увидела столб для игры в тетербол, во мне проснулся страх.

Если бы мое поведение в то первое лето было единственным материалом обо мне для психиатра, он поставил бы диагноз «быстроциклическое биполярное расстройство». Меня швыряло между радостью, отчаянием и презрением к окружающим. Новая подруга Кэти поминутно вызывала у меня то восторг, то твердую убежденность, что мозг у нее величиной с горошину. Я могла наслаждаться моментом и совершенно забыть о родных, но вдруг, по дороге от скалодрома к театральной студии, меня накрывало такой волной тоски по дому, что хоть ложись и помирай. Казалось, родители немыслимо далеко — может, вообще умерли. Побороть это чувство было уже не так легко, и с течением времени я скучала по дому все сильнее, что полностью противоречило папиным предсказаниям.

Развернуть мои мысли в другую сторону смогло только одно: разрешение поставить мою пьесу о женщине, которая держала тринадцать кошек и искала родственную душу. Под впечатлением от этой работы моя руководительница Рита-Линн определила меня на главную роль в собственной пьесе о «женщинах Великого койота», написанной для диссертации в Йельской школе драматического искусства. Я воодушевилась, но потом узнала, что мне надо будет уронить между ног картофелину и прокряхтеть: «Уф, какие каки». Можно ли требовать от серьезного артиста, чтобы он произнес подобную чушь?!

Однако на генеральной репетиции фраза вызвала смех, и я тут же признала ее гениальной.

Это был ад. Это был рай. Лагерь как он есть.

* * *

В нашем домике на площади 300 м² жили десять полным ходом созревающих девиц. Перебор гормональной активности для помещения любого размера, поэтому у нас царила взрывоопасная атмосфера эмоциональной неустойчивости и пахло, как в магазине косметики.

В лагере не было мальчиков, но это не значит, что не было романтических мыслей. Дважды за лето происходили вечеринки, точно такие, как рассказывала мама, и мы готовились к ним заранее: подбирали наряды, выменивали друг у друга тюбики помады, все в налипших песчинках, и флюоресцирующие заколки для волос.

Спортивная блондинка Эшли, подруга наследника фирмы Utz (картофельные чипсы), одолжила мне свой неоновый топ и начесала маленькие модные дреды. Чтобы не остаться в долгу, я предложила нарумянить ей и без того розовые щеки. «Ой, ресничка», — сказала я, распределяя румяна, хотела смахнуть ее кисточкой и поняла, что длинный черный волосок на самом деле растет из щеки.