сочувственно цокнула, давая сестре знать, что засекла этот ее дефект. Потом она уверенно положила окольцованные пальцы на толстую руку сестры – каждый палец ударил по руке так, будто проигрывал гамму на рояле.

– Я пришла повидать отца.

Агнес дышала перегаром прямо в лицо медсестры.

– А как зовут вашего отца? – даже не поморщившись, спросила сестра. Каких только подарков не преподносил ей Глазго чуть не каждый день.

– Вулли… Уильям Кэмпбелл.

Сестра хотела было проверить имя в своей зеленой папке, но остановилась.

– Ой, я понимаю. – Ее отрепетированное выражение лица треснуло, и под ним дали о себе знать несколько настоящих эмоций. Она прижала папку к груди, протянула свободную руку и бережно прикоснулась к Агнес, которая вдруг поймала себя на том, что уставилась на пальцы медсестры.

– Ах, милочка, – ласково сказала сестра, отходя от формализма своих обязанностей. – Я вам так сочувствую. Папа ваш в тяжелом состоянии. Он один из наших любимцев, такой крупный красивый чертяка и так старался никому хлопот не доставлять. – Тут сестра Мичан сделала еще шаг к Агнес и заговорщицки добавила: – Вот матушка ваша меня беспокоит. Она, кажись, плохо справляется с тем, что на нее свалилось. Я вечером проверяла, прибрали ли там посуду, но, когда дошла до кровати вашего отца, увидела, что шторочка все еще наполовину задернута. А время-то уже было позднее – ее давно было пора открыть. Ну вот, я отдернула шторку-то и увидела, что она, бедняжка, оседлала его и старается вовсю.

Шагги сказал бы, что сестра – добрая дама. Агнес непременно возразила бы ему. А если бы была трезвой, то, наверное, не рассмеялась бы. Если бы добрая сестра не коснулась ее руки и так сочувственно не заглядывала ей в глаза, Агнес, возможно, не рассмеялась бы. Но она была нетрезва и не в настроении проявлять снисходительность. Поэтому она рассмеялась. Поначалу ее смех звучал, как виноватое хихиканье, но потом она стала сотрясаться от смеха, запрокинула назад голову и зашлась в истерическом, высокомерном хохоте.

– Завидно?

Челюсть сестры Мичан захлопнулась.

– Боже мой! – Нос-клубничка вздрогнул. – Неужели мне нужно вам напоминать, что это общая палата?

Шагги увидел, как сжались кулаки его матери.

– Да бросьте вы. – Агнес приоткрыла рот, в глазах еще сверкали искорки смеха. Она подалась поближе к медсестре.

– После почти сорока семи лет, прожитых вместе, бедная женщина сошла с ума от горя. – Она вытянула руку в норковой шубке и оттолкнула коренастую сестру, словно занавеску отдернула на окне. Она процокала по коридору к дверям в палату. Когда она развернулась, гвоздь оставил позорную царапину на полу. – И мой папочка настоящий красавец.

Шагги наблюдал за ней из темного уголка, ждал, когда его мать пройдет через большие распашные двери в палату. Он бесшумно подошел к сестре – она стояла с открытым ртом и смотрела в сторону скрежещущих каблуков. Он не сомневался, что сестра теперь прониклась бо́льшим сочувствием к старухе с умирающим мужем, потому что теперь у нее появилась еще и пьяница-дочь. Шагги дотронулся до ее мясистой руки, и сестра подпрыгнула от неожиданности.

– Простите, – заговорил он, будто робот. – Пожалуйста, простите ее за резкость. На самом деле она хороший человек. – Потом он добавил: – Значит, вот откуда люди отправляются на небеса?

Сестра Мичан от испуга прижала руку к сердцу. Мальчик в приталенном костюмчике стоял очень близко к ней. Он сцепил руки за спиной, словно старик, словно он возглавлял эту больницу. Она захотела прикоснуться к нему в ответ. Убедиться, что он не призрак.

– Ах, сынок. Нельзя так неожиданно подкрадываться к людям.

– Я отдаю себе отчет, где я хожу. Я не подкрадываюсь. – Он поправил свой узкий галстук. – Не могли бы вы ответить на мой вопрос?

Сестра моргнула.

– На небеса? Пожалуй. Иногда.

Шагги пожевал губу.

– Значит, они и в ад могут отсюда отправиться?

Она могла бы ответить ему, что все зависит от смены, что большинство людей, поступивших в палату в день игры «Старой фирмы», вероятно, должны отправляться прямиком в ад. Она оглядела его с ног до головы – мальчику было не больше восьми-девяти лет.

– Нет, сынок, это случается не слишком часто, – солгала она.

Он своими любопытными пальцами начал гладить металлическую цепочку от часов, свисавшую из ее кармана.

– А они в небеса уезжают на автобусе?

На ее губах появилась снисходительная улыбка, и она протянула свою стерильную руку, чтобы потрепать его по голове. Он инстинктивно увернулся и проворчал:

– Пожалуйста, не делайте этого! Я только что расчесал их на пробор.

Он с мрачным видом снова приблизился к ней и опять принялся ощупывать звенья цепочки.

Рука сестры Мичан, непривычной к подчиненной роли, неловко повисла в воздухе.

– Ты очень аккуратный маленький мальчик.

– Моя мать говорит, что человеку ничего не стоит гордиться своей внешностью.

Она скользнула глазами по коридору и спросила:

– Так эта женщина – твоя мама?

Шагги кивнул.

– Угу.

Он накрутил цепочку на свои пальцы и украдкой посмотрел на ее доброе лицо.

– Но ничего страшного. Вы не обязаны ей симпатизировать. Иногда она пьет то, что у нее спрятано в шкафчике под раковиной. Тогда ее вообще никто не любит. Ни мой папа, ни моя старшая сестра, ни мой старший брат. Но ничего страшного. Лик вообще никого не любит. Мама говорит, что он социально недоразвитый.

Сестра Мичан закрыла глаза, свои ясные серые глаза, которые чего только не повидали в жизни.

– И часто она выпивает?

Шагги уронил цепочку. Он посмотрел на сестру из-под насупленных бровей.

– Я с этим справляюсь. Я могу ходить в магазин и напоминать ей, что пора ложиться спать. Но вы, сестра-медсестра, так и не ответили на мой вопрос. Мама сказала мне, что дедушка скоро отправится на небеса, и я хотел узнать, он автобусом поедет или мы его на черном такси отвезем?

Рука сестры переместилась от сердца к горлу.

– Ах, сынок, на самом деле все происходит не так. Они не уезжают на автобусе. Их иногда увозят на большой черной машине. – Она принялась теребить петличку на воротнике, словно это было ожерелье. – Но когда человек уходит на небо, он не берет с собой свое тело.

Шагги задумчиво выпятил нижнюю губу. Его правый глаз закрылся, выражая презрительное недоверие.

– И что – они и сердец своих с собой не берут?

– Не берут.

– И глаз не берут?

– И глаз тоже не берут.

– И пальцы остаются?

– Да, сынок. Они не берут ни ног, ни рук, ни носов. Они ничего не берут, потому что к Богу отправляется не тело,