Были приведены в порядок казенные зернохранилища, открывались новые соляные шахты. Вот где не удалось навести порядок – это в денежном обращении. Фальшивомонетчиков развелось столько, что даже государство было вынуждено и принимать, и расплачиваться их продукцией.

В целом же чиновники не зря получали дважды в год свое зерно. Они имели выходной только на десятый день и работали не только без устали, но и с приложением умственной энергии: в эти годы был значительно усовершенствован и упрощен документооборот. Страна благодаря их усилиям зажила лучше, одним из проявлений чего стало повышение налогового совершеннолетия с 21 года до 23 лет. Лица моложе этого возраста не привлекались и к трудовой повинности.

Император подавал пример экономии: не носил сам и запретил появляться во дворце в роскошной одежде и в драгоценностях. Даже значительно сократил число своих обожаемых наложниц. Но на «Академию Ханьлинь», в которую были приглашены все виднейшие ученые Поднебесной (достойную преемницу знаменитой «Академии Цзися», существовавшей в царстве Ци в IV в. до н. э.) Сюань-цзун денег не жалел.

Император предпочитал мир войне. Удавалось сдерживать киданей, которые представляли реальную угрозу на северо-востоке. Так же, как и напиравших с запада последователей пророка – против них приходилось держать многочисленный гарнизон в Кашгаре, что к северу от Кашмира. Отрадны были дружественные отношения, установившиеся со всеми корейскими царствами и с островной Японией. Спокойней стало на тибетском и тюркском порубежьях.

Чан’аньский двор стремился к утверждению тех принципов в отношениях с другими государствами, которые стали складываться еще в древности. Он стоял на том, что все прочие государи – вассалы Поднебесной. Исходя из этого строился и церемониал приема посольств – от них не только требовали знаков почтения, но и вручали им различные регалии для передачи своим повелителям: они символизировали подтверждение Сыном Неба их прав на правление. Конечно, большинство иностранных государей смотрело на это как на мало к чему обязывающую условность, но кто-то действительно признавал сюзеренитет китайского императора – и побаиваясь его силы, и рассчитывая на помощь в трудных обстоятельствах (так было с тюркскими государственными образованиями, сложившимися после разгрома каганата, с корейским царством Силла, с тибетско-бирманским царством Наньчжао, возникшем на труднодоступном высокогорном плато на юге Китая, и с некоторыми другими).

Сюань-цзун, как твердый приверженец даосизма, основал специальные школы, где преподавались премудрости учения. Был расширен круг даосских трактатов, знание которых необходимо было при сдаче экзаменов на ученую степень. И эпоху своего правления он назвал вполне по-даосски: «Небесное Сокровище». Более того: в каждом китайском доме полагалось иметь на видном месте лист, на котором было начертано нечто вроде «символа веры» даосизма.

Большая пагода Диких гусей в Сиани (эпоха Тан)

К буддизму Сюань-цзун проявлял определенный интерес. В его дворце, наряду с даосскими священниками, постоянно находились и буддийские монахи: хотя бы на случай, если надо будет помолиться о выпадении дождя на иссушенную засухой землю. Но в то же время эта чужеродного происхождения вера вызывала у него немалые опасения. Буддийские монастыри все больше превращались не столько в религиозные центры, привлекающие толпы верующих, сколько в хорошо налаженные финансово-экономические предприятия. Они владели огромными земельными участками – с пашнями, садами, лесами, богатствами недр. Там трудилось множество арендаторов, наемных работников, послушников, рабов. У монастырей были свои ремесленные мастерские, гостиницы, они широко вели торговые дела. Ученые монахи неплохо освоили азы банковского дела: занимались ростовщичеством, наладили вексельную систему (благодаря ей, купцы могли не брать с собой в дорогу большие суммы денег, что было довольно рискованно из-за разбоя: достаточно было иметь гарантийное письмо от одного монастыря к другому). Многие китайские крестьяне, вместо того, чтобы исправно трудиться на полях и платить налоги, уходили в монахи.

Сюань-цзун принял соответствующие меры. Деятельность монастырей была поставлена под контроль. Части монахов пришлось вернуться на свои наделы, стала ограничиваться и численность сангху – религиозных общин буддистов-мирян. Были упразднены «лишние» деревенские кумирни. Вопросами, связанными с буддизмом, стало заниматься то подразделение ведомства ритуала, которое отвечало за прием и отправку посольств – этим подчеркивалась его чужеродность. Такие строгости поддерживались правоверными конфуцианцами: в буддизме как религии они видели посягательство на приоритет общегосударственных культов, а в его общественной значимости – угрозу для существования Поднебесной как единой, спаянной общими интересами и взглядами семьи.

Но нельзя было не признавать притягательности буддизма за счет его глубочайшей философской мысли, его опоры на личность конкретного человека, которому открывался путь к вечному блаженству через очищение от грехов, его готовности оказать насущную помощь молитвами перед высшими силами. И не только молитвами – монастыри не скупились на благотворительность. Монахи занимались врачеванием, спасали тысячи людей во время эпидемий. Буддийские празднества, отмечавшиеся в монастырях, были многолюдны и необыкновенно зрелищны, их участники переживали высочайший духовный подъем – вплоть до экстаза. Пагоды, призванные устремлять людские помыслы ввысь, стали необъемлемой частью китайского пейзажа. Особенно оживляли они равнинные просторы в дельтах великих рек. Буддийские статуи и фрески оказали немалое влияние на китайское искусство.

На долю буддизма выпадет еще немало гонений, но в китайском общественном сознании уже сложился синкретизм, сосуществование трех основных религий – конфуцианства, даосизма и буддизма. Синкретизм существует и в наши дни (не будем иронизировать и ставить в тот же ряд, например, «идеи Мао»). Причем во все прошедшие века религии вполне мирно уживались в душах отдельно взятых китайцев и даже обогащали там друг друга.

Культура Поднебесной в эпоху Тан была на высочайшем подъеме. В упомянутой выше Академии Ханьлинь создавались труды по самым разным отраслям знаний. Тщательно собирались старинные тексты – тем, кто их приносил, в награду отмеряли немало шелка, а содержание ветхих свитков и бамбуковых табличек тщательно переписывалось на бумагу.

Специальное ученое ведомство составляло по образцу сочинений Сыма Цяня историю прежних и нынешней династий – на основании сохранившихся летописей, указов и других архивных сведений. Было написано восемь так называемых «нормативных» историй, посвященных династиям, правившим с I по VII вв. После кончины очередного Сына Неба историки подводили итог его царствованию – своеобразный «приговор истории» – и начинали кропотливо собирать материал о текущем правлении.

Не останавливаясь на содержании всей культурной жизни эпохи, особо отметим взлет поэзии. Она была в необыкновенном почете – программа «дворцовых» экзаменов на ученое звание «продвинутого мужа», которое открывало путь к высоким чинам, обязательно включала сочинение стихотворения. Стихи скрашивали нелегкие годы, проводимые чиновниками в дальних провинциях, куда их забрасывала служба. Переложенные на музыку, стихи звучали из уст девушек – обитательниц «веселых домов».