Сдерживать себя у меня больше не выходит. Срываюсь. Тараню напролом, следя за эмоциями девушки, лаская пальцем приоткрытые губы, сгибаясь в три погибели, чтоб облизать соски. Все мышцы пронизивает электричеством, и подкатывающая волна удовольствия забирает голос. Остается лишь стон и хрип. Мой, ее, наш.

Сильные ноги обнимают бедра. Ласточка тянет меня на себя с такой силой и держит темп. Здесь она не спрятана под слоем обид и глупых установок. Здесь она настоящая — голодная и сумасшедшая, как я.

А когда ее ноготки впиваются в мои ягодицы, пробивая кожу, взметаюсь вверх, чтобы пронзить снова, глубже некуда. Арина стягивает кольцо ног вокруг меня и обнимает меня крепче, чтобы выгнуться в спине и горячо закричать в потолок, содрогаясь от нового оргазма. Замираю от восхищения, и нить, натянутая и звонкая, что удерживала меня в реальности, рвется. С рыком изливаясь, забываюсь в ней.

Через несколько мгновений, Арина вдруг отталкивает меня с сопением. Я, не в силах соображать и шевелиться, с трудом перекатываюсь по кровати, чтобы дать ей воздух, но девушка вдруг спрыгивает с кровати и спешит в ванную.

— Арин! — бросаю с улыбкой наслаждения.

Но она хлопает дверью, и через мгновение комнату накрывают отдаленные, горькие рыдания.

— Твою ж мать… Только секс, придурок! — хлопаю себя по лбу и нехотя сваливаюсь с кровати, подбираю боксеры и футболку. На ходу впрыгиваю в них и спешу к двери. — Ласточка, открой.

Она плачет и не отвечает.

Замахиваюсь, но так и не ударяю по двери, лишь царапаю ее.

— Завтра выпишу противозачаточные. Прости меня. Это не повторится больше.

— Уходи, — рычит сдавленно.

— Открой.

— Уходи, Аверин! Уйди из моей жизни. Не хочу тебя видеть и знать!

Волна негодования и непонимания заставляет отпрянуть, но я все-таки хлопаю по двери ладонью.

— Давай поговорим, Арина. Прошу тебя.

— Я не хочу с тобой говорить, — и, захлебываясь в рыданиях, надолго замолкает.

Я мечусь по комнате, не понимая, что делать. И когда проходит несколько минут, а Ласточка на мои мольбы не открывает, высаживаю плечом дверь. Получается не сильно громко, только петли слетели, а полотно я успею поймать и отставить в сторону. Боюсь детей разбудить.

Арина сидит в углу, возле ванны, прямо на кафеле нагишом. Обняла ноги, дрожит и плачет.

— Да что не так? Что я опять сделал? Ласточка… — подступаю, приседаю, чтобы обнять ее, укрыть своим теплом, но Арина вдруг вскидывает голову и шипит на меня:

— Уже Ласточка? Аа когда-то Веснушка была!

Это будто визг сирены прямо в ухо. Я на минуту глохну. Все сразу складывается, сходится в правильную картинку, которая пошла трещинами, как кракелюр. И сходство с пацаном, и моя одержимость ею.

— Ты… Веснушка? — шепчу, прикасаясь дрожащими пальцами к ее макушке, но Ласточка отстраняется, словно ей неприятно. По телу идет такой жуткий озноб, будто меня под лед бросили.

— Не трогай меня. Ты получил оплату за наше проживание? Достаточно? Или еще ноги раздвинуть?

— Арин… не говори так.

— А как? Я тогда от отца пряталась две недели, а когда вернулась, нашла тебя в общежитии! Напомнить, что ты там делал?! — толкает меня в грудь. Сильно, до хлопка между ребрами. Там и так больно, пусть бы вцепилась покрепче да выдрала сердце. — Трахался с девицей! С блондиночкой!

— Ты же замуж выходила…

— Что? — ее слезы злые, катятся крупными каплями по щеками, а мне тоже хочется рыдать, потому что по испепеляющему взгляду все ясно. — Кто тебе такое сказал?

— Сергей. И даже фото предоставил, где вы с богатым стариком кольцами обменивались, официально объявили о помолвке.

— Что за бред? — Арина все-таки встает. И хоть ее сильно колотит и пошатывает, умывается, разбрасывая капли вокруг. — Житний, значит, сказал? И ты поверил?

Я стою у стены, потому что недостающие пазлы, как шмели — жгут грудь.

— Да.

Девушка, презренно фыркнув, подхватывает халат с крючка, плотно заматывается и выходит в комнату.

Отрываю ноги от кафеля и догоняю ее в коридоре.

Хочу поймать за локоть, но она зло оборачивается и, поднимая руки, отступает подальше.

— Ты его тоже знаешь? — яростно шепчу, скулы сводит от напряжения, а эмаль лопается, когда я понимаю по губам, что Арина отвечает:

— Он мой гражданский муж, бывший, и отец Юли.

Отпускаю ее, потому что переварить правду оказывается непросто. Ласточка улетает из рук, махнув полой халата, скрывается на первом этаже, и ее тихие шлепки босых ног умирают в нижнем коридоре.

Меня словно выжгли изнутри. Бреду через холл в кухню, достаю из холодильника бутылку коньяка и глушу из горла, пока горячительное не лезет назад, с диким кашлем.

Но, блять, боль не снимает.

Я сам все разрушил. Сам. Сам!

Бутылка выскальзывает из рук, и я, не удержавшись, падаю рядом. Так и остаюсь около стола, согнувшись над коленями. Треплю волосы и давлю зубы. Идиот. Друзьям советы мастер раздавать, но не смог вранье распознать. Придурок последний. Всю жизнь и себе, и… ей испортил.

Ласточка. Наши дни

Сбегаю в комнату. Не хотела так признаваться. Да я бы никогда ему не призналась, но меня словно волной ненависти накрыло, когда в меня кончил. Необдуманно. Бессовестно. Хотелось вцепиться зубами в его грудь и выгрызть сердце, если оно там осталось.

И даже побитый и растерянный вид Давида меня не разжалобил. Сматываюсь к себе, не в силах больше его видеть. Пусть живет теперь с этой правдой, как я жила.

Книгу завершила еще вчера, аккаунт разблокировали. За эти дни семейного, тихого счастья сумела написать половину нового проекта. Так что — смогу выжить, сумею выстоять любой ураган. Как тогда выдержала и сейчас…

Прячусь с головой под одеяло и не плачу, нет — просто дрожу в тишине, прислушиваясь к темноте и вою ветра за окном.

Неужели Житний соврал, чтобы увести меня у друга? Хотя чему я удивляюсь? Все равно — предательство Аверина не отменить. Слабак! Не смог меня найти и в глаза спросить? И память ничем теперь не выдернуть из головы — его измена навсегда со мной.

— Миша, — низкий, охрипший голос появляется рядом, и меня вновь накрывает жаркой волной любви и ненависти, — он мой?

Сцепив зубы и кулаки, стягиваю одеяло туже над головой, чтобы Давид не открыл, не проник в душу своими синими глазищами.

— Арин… Ира… Ласт… ответь.

Встряхиваюсь и, откинув одеяло, сажусь спиной к изголовью кровати. Смотрю куда-то вперед, но почти ничего не вижу за мутью слез. Но я не буду плакать из-за этого… подлеца. И ранимое сердце сжимает сопротивлением, потому что знаю, какой он. Хороший, ласковый и внимательный.