Скажите елочки-сосеночки,

Кого мне тута полюбить?

— Стоп, стоп, стоп! — не дав им продолжить, крикнул Зотов. — Что-то у нас все пошло наперекосяк. Бова, так у тебя задумано было? Что-то не верится.

— Правильно, что не верится.

— Где Николай?

— Не могу знать. Вне пределов связи. Плюс погодные условия.

— Чего его туда понесло?

— Сказал — возникли соображения.

— Соображения или факты?

— Факты тоже обещал.

— Он всё ещё меня любит, — совсем некстати вмешалась Ольга.

— Сама придумала? — насмешливо поинтересовался Зотов.

— Говорил, если я вернусь, он обо всем забудет.

— А ты? Ты забудешь?

— Если очень постараюсь.

— Поверьте опытному инженеру человеческих душ, — вмешался Бова с явным намерением не допустить разрастания очередной ссоры, — Николай никого любить не способен.

— Почему? — удивилась Ольга приговору Бовы.

— Потому что всю жизнь любит единственного человека — самого себя. И любит, я бы сказал, безмерно.

— Импотент, что ли? — хихикнул Вениамин.

— Хуже, — подвел итог своей нелицеприятной характеристике отсутствующего Николая Бова.

Зотов с интересом посмотрел на него и невольно согласно кивнул. Хотел что-то сказать, но снова вмешался Вениамин.

— Хуже только одинокая старость, — с непривычной печалью в голосе подвел он собственный, видимо, не раз продуманный итог.

— Понял наконец когда приперло? — довольный неожиданным признанием Вениамина поддержал его вывод Федор Николаевич.

Не утерпел ввязаться в разговор и отец Дмитрий.

— Если держите в сердце горькую зависть и сварливость, то не хвалитесь и не лгите на истину.

— Это о ком или о чём? — поинтересовался Бова.

— Мажродомы и лябры, — в очередной раз не утерпел Ленчик.

Жестом придержав дернувшегося было прикрикнуть на Ленчика Федора Николаевича, отец Дмитрий продолжил свои поучения:

— Отрок глаголет о видимости, а истину мы сами обязаны постигать в раздумьях и служении.

— Не умеешь пить, святой отец, не берись втягиваться, — высказал свое поучение и Вениамин. — А то пойдешь, как и я, по дворам с гармошкой. Гармошку ещё послушают, а проповедь навряд ли. На собственном опыте убедился.

— Можно мне ещё красненького? — робко спросила Женщина у стоявшей неподалеку от неё Ольги.

Ольга на сей раз безбоязненно подошла к ней.

— Давайте я вам налью, — предложила она, потянувшись за бутылкой.

Налила Женщине и себе. Села рядом, спросила:

— Не страшно в гробу было?

— Не. В носу только щикотно. Мужики напились, давай плясать. Таку пыль подняли. Потом на двор захотелось. Еле стерпела.

Мелким глотками выпила налитое вино. Ольга свою порцию выпила залпом.

— Сейчас как вспомню, плакать начинаю, — всхлипнула Женщина, продолжая свой рассказ. — Бабу Дарью жалко. Лежит себе в стайке кулями накрытая. А я как царевна какая разляглась. Лежу, а совесть мучит и мучит.

— А им… Родне вашей… Не совестно было? — спросила Ольга.

— Имя-то? Какая совесть, если работы нету. Тоже, что ль, помирать? Здесь мне хорошо проживалось. Еды как не стало, ведерку беру и к коровушкам на выпас. Они меня за свою признавали. Надою с одной, с другой помаленьку — и сюда. Главный врач мне даже благодарность выносил. Все бы, говорит, такие были, куда лучше.

Прислушивающийся к их разговору Вениамин придвинулся ближе.

— Добрая ты баба, Катька. Все у тебя хорошие. Хочешь, поиграю?

— Хочу. Танцевать хочу. Когда вовсе невмоготу становится, сама себе пою, с Лениным танцую.

— Появляется? — насмешливо поинтересовался Бова.

— Так он завсегда здесь. — Показала на бюст. — Облез только от сырости. Окон побитых по всему дому считать устанешь. Сплошь сквозняки. В кочегарке ещё ничего, а здесь сквозняки. Зимой вообще не знаю, как будет.

— Танцуй, добрая душа, пока зима не наступила, — растянул гармошку Вениамин.

Женщина начала было танцевать, но неожиданно остановилась.

— А вы все что ж? Така музыка хорошая. Танцуйте, танцуйте. Все танцуйте.

Подошла к Зотову, потянула его за руку, чтобы поднимался.

— И ты, болящий, подымайся. Чего зыркаешь? У нас и не такие ещё танцевали. Один вовсе сидеть не мог, а как музыку услышит, головой вот так вот вертеть начинает — вроде как танцует.

— Ну, головой-то я ещё могу вертеть, — засмеялся Зотов.

— И хорошо, и верти, — радовалась Женщина. И руками вот так-то делай… Так хорошо буде, так хорошо, как на том свете.

Вениамин перестал играть.

— Так ты что, была там все-таки?

— А то как же. Сколь разов.

— Ну и как там? — поинтересовался Бова. — Сквозняки не мешают?

Женщина, не обратив внимания на его вопрос, замерла и стала прислушиваться к далеким пока ещё звукам. Они довольно быстро приближались.

— Едут! — испуганно вскрикнула Женщина.

— Кто? — спросил Бова и тоже стал прислушиваться. Даже привстал.

— Черти! Угомону им проклятым нет. Всех нас изведут скоро.

Заплакала.

— По местной статистике предвещают коренные перемены в местной и общей жизни, — с показной значительностью пояснил Федор Николаевич и даже указательный палец поднял, не то указывая на что-то неведомое, не то призывая к повышенному вниманию.

— Да Спиринские это, — с досадой сплюнув в сторону разбитого окна, стал было объяснять Вениамин. — Гоняют по здешним дорогам почем зря. Ни толку, ни смыслу.

Очнувшийся от короткого забытья, неожиданно вмешался отец Дмитрий.

— Имеет смысл.

— Какой? — заинтересовался Зотов.

— Испытание на окончательный грех.

— Не понял.

— А я поняла, — заявила Ольга.

— Что ты поняла?

— Нестись по роковой черте. Или опомнишься и остановишься на самом краю, или переступишь. Совершишь такое, что назад пути уже не будет. Как с преступлением или убийством. По принципу будь что будет. Страшное что-нибудь. Так, отец Дмитрий?

— Так. Согласишься с грехом — он твой, а ты — его.

— Черти! Черти! — закричала Женщина.

Треск, грохот машин и мотоциклов приблизился к усадьбе. По стенам заметался свет фар.

— Сейчас мои ребята покажут им чертей, — уверенно пообещал Зотов. — Только бы не подстрелили кого сгоряча.

Спиринские «черти» и новые обстоятельства

Кавалькада из нескольких машин и мотоциклов затормозила, не доехав метров сто до главного входа, подъезд к которому загораживали машины, на которых приехал Зуев и его сопровождающие. Кроме головной машины остальные, как по команде, погасили фары и приглушили моторы. Некоторое время не возникало никакого движения — подъехавшие, видимо, решали с чего начать, шофер и охранник выжидали. Наконец в головной машине одновременно раскрылись три дверцы, и вышли трое. Медленно, друг за другом двинулись к «ленд-крузеру» и «Ниве». Вооружены вроде не были, в руках ничего. Надеялись, очевидно, на многочисленную подмогу. Поняв, что излишнее выжидание может быть принято за трусость или при более близком сближении лишит их необходимого пространственного преимущества, навстречу приближавшимся вышли охранник и шофер. В руках у шофера вполне профессионально покоился карабин, охранник тоже вполне показательно держал пока правую руку в кармане. Разглядев карабин, подходившие