Зимой она здесь загнется на раз-два. А ещё хочу, чтобы ты перестал сожалеть о своей якобы загубленной жизни и заявил, что ещё покажешь им кузькину мать.

— Кому им?

— Элементарно. Всем, кто тебя недооценивает.

— Глядит, как живая, — вдруг вмешалась в их непонятную для неё беседу Женщина.

— Кто глядит? Где? — всполошился уже почти уверовавший в оживающих и появляющихся невесть откуда покойников Федор Николаевич.

— Прасковья наша, — показала Женщина пальцем на привезенный Николаем портрет. — Как мы при ней жили справно. Ни в сказке сказать, ни пером описать.

— Жили бы и далее, если бы дали, — не смолчал Вениамин.

— Прошу заметить, — подхватил новую тему Федор Николаевич. — Перед смертью Прасковьи Ивановны тоже вестник объявился.

— Кто об чем, а вшивый про баню, — недовольно проворчал Вениамин.

Хотел ещё что-то добавить, но его остановил Бова:

— Маэстро, прошу не перебивать только что заявленную тему.

Потом обратился к Федору Николаевичу:

— Уважаемый местный летописец и собиратель, вы уже неоднократно упоминали о каких-то вестниках. Просветите подробнее, пока мы ещё шурупим, что к чему.

— И послал Господь вестников своих, дабы возвестили о грядущих переменах всем в грехах погрязших, — внес свою лепту в новую тему и отец Дмитрий.

— Господь, или не Господь, только в обязательном порядке в здешних местах осуществляется, — начал свое долгожданное повествование Федор Николаевич. — Перед революцией, к примеру, беглый каторжник объявился. Сначала в соседнем лесу прятался, а потом в это помещение как-то проник и старуху генеральшу зарезал. Только его поймали, революция в полном объеме началась. Его, понятное дело, освободили и назначили тутошней коммуной руководить.

— Кого? — вскинулся Бова. — Беглого каторжника? В документах, которые у меня в настоящий момент имеются, об этом ни слова. Фамилию его случайно не вспомните?

— Почему не вспомню? Не с потолка все-таки наскреб. Сколь людей, кто всё это ещё помнил, порасспрашивал и записал. Всё в чисто документальном виде.

— Фамилия, фамилия как? — нервничал Бова.

— Иван Зотов. Между прочим, родной отец нашей Прасковьи.

Это известие буквально сразило Бову. Зотов тоже заметно напрягся, вцепился что было сил в подлокотники своего кресла-каталки, словно захотел подняться на ноги.

— Всю местную историю перелопатил, нигде ни слова. Он что, старуху… собственноручно? — тихо, словно о чем-то запретном, спросил Бова.

— Не её одну. Революции, конфискации, пертурбации, ликвидации — одним словом, борьба за светлое будущее. Сейчас и не сосчитаешь, сколько тогда народу в расход отправилось.

— Может, поэтому? — устало пожал плечами Бова и тут же закричал: — Но почему вы сразу мне об этом не рассказали?

— Так считай чуть ли не сто лет прошло. А вы все больше чем поближе интересовались. Как Прасковья совхоз на ноги поднимала. А как вообще все начиналось — без интересу. Вестники-то потом к самому Ивану явились.

— Если можно, поподробнее.

— Вышли от реки и из двух обрезов в окно. А через неделю коллективизацию объявили.

— За уши, за уши вы этих вестников притягиваете. Какое они имеют отношение? — горячился Бова.

— Вот тут и застрелили. Вон там он сидел… — показал на одно из зарешеченных окон. — Отчет о чем-то составлял. От головы, говорят, и половины не осталось. А Прасковья — ей в ту пору и пяти ещё не было, на полу, на тулупе спала. Не приметили.

— Любая теория должна подтверждаться множественными фактами. Чтобы мы вам окончательно поверили, извольте продолжать, — не унимался Бова. — Ещё примеры имеются?

— В тридцать шестом здесь школу красных командиров собирались обустраивать. Комиссия по этому поводу приехала.

— А с ними что приключилось?

— Ночью какой-то непонятно кто на коне прискакал. Сообщил, что шпиона поймали. Мост хотел взорвать.

— Разве тут когда-то был мост? — удивился отец Дмитрий.

— Не было моста, задумывался только. Комиссия уехала и неизвестно куда подевалась. Школу командирскую так и не открыли, а в деревне председателя сельсовета и ещё шесть человек арестовали. Перед войной тоже видение было. Появление то есть.

— Появление или вестник? — не понял Бова.

— Если с материалистической точки зрения, то непонятно что, — явно довольный произведенным эффектом продолжил свой рассказ Федор Николаевич. — А с противоположной позиции — и то и другое. Народ вот здесь тогда находился, праздновал и отдыхал. Под Дом культуры вот это всё тогда отвели. Духовой оркестр, музыка, танцы. И вдруг старушка какая-то появляется. Маленькая, вся в черном. Что характерно, народ веселиться, смеются, песни поют, а она плачет. Стали успокаивать, спрашивают, что такое случилось? А она им отвечает:

— По вам плачу. И половины из вас уже в этом году не останется.

— Я тоже про этот случай слышал. Дьякон рассказывал, — перекрестился отец Дмитрий.

— Фольклор, — уверенно заявил Бова.

— Гол да не вор, — непонятно к чему выкрикнул Вениамин.

— Не понял, — вскинулся в очередной раз Бова.

— Хлебом его не корми, лишь бы в рифму что-нибудь ляпнуть. Ленчика научил. Пустой человек, — привычно обличил Вениамина Федор Николаевич.

— Пустой, да свой, — огрызнулся Вениамин.

Неожиданно для самого себя в завязавшийся разговор встрял Зотов.

— А ей какое явление было? — спросил он, показав на портрет Прасковьи Зотовой.

— Делегация, — мгновенно отреагировал Федор Николаевич.

— Что-что? — переспросил Бова, решив, что ослышался.

— Китаезы, — ответил вместо Федора Николаевича Вениамин.

Переждав недоуменное молчание, Федор Николаевич продолжил излагать свою вычисленную и продуманную эпопею.

— Дружба тогда у нас с Китайской Народной Республикой была. По ошибке сюда вместо сельхозделегации делегацию врачей направили. Но они у нас тоже всем очень интересовались. На концерте художественной самодеятельности побывали. Очень хорошая самодеятельность у нас тогда была. Один старичок среди них находился, так он к Прасковье все время приглядывался. Потом взял за руку и лопочет что-то. Настойчиво так. Пришлось переводчика приглашать.

— Сволочь недобитая, — проворчал Вениамин и сплюнул.

— Кто? — заинтересовался Бова. — Старичок?

— Самое главное не перевел.

— Да ты-то откуда знаешь, что перевел, что не перевел? Никто теперь не знает, — возмутился Федор Николаевич.

— Ты не знаешь, и другие, что ль, не знают?

— Никто не знает, поскольку в китайском языке не разбираются. А в скором времени всё наперекосяк пошло.

— Что всё? — не унимался Бова.

— Прасковья через год померла, совхоз без неё сразу на дно пошел. Жизнь наша стала приобретать неопределенные очертания, а скоро и вовсе… Даже сумасшедший дом загнулся. Получается — тоже вестник был. Старичок этот.

— Что же такое он ей сказал? — спросил Зотов.

— Что-то, видать, сказал.

— Я этого вестника твоего гребаного в городе потом приловил, спрашиваю: «Что Прасковье сказал? Сама не своя баба стала. В жизни не плакала, а тут даже на вопросы отвечать не желает». Он — тыр-пыр, деваться некуда, раскололся. Я ему приложил, конечно, не удержался, — обнародовал Вениамин и свои воспоминания на ту же