Обстоятельства возвращения Питта с трудом можно было назвать благоприятными. Граф Честерфилд писал в то время: «Не важно, кто покинул пост, а кто его занял; я уверен, что мы на краю гибели, дела плохи как внутри страны, так и за ее пределами; здесь нас губит растущий государственный долг и расходы; за границей – неудачи и наша несостоятельность… Мы как сплоченная нация более не существуем. Никогда еще наши перспективы не были столь мрачными». Осенью 1757 года Джон Уилкс, вскоре ставший виднейшим пропагандистом своего времени, писал: «В стране царит всеобщее недовольство, сильнее которого мне еще не доводилось видеть, и любой, с кем я разговариваю, независимо от его партийной принадлежности, кажется, испытывает неподдельный ужас перед надвигающейся бедой».

Питту предстояло отстаивать честь Великобритании в условиях, которые по меркам того времени можно было назвать мировой войной. От Квебека до Гваделупы, от Сенегала до Восточной Фризии, от Праги до Луизианы две противоборствующих стороны и их союзники сражались за морское и торговое господство. Питт был словно рожден для этой войны. Его комплексная стратегия состояла в том, чтобы открыть максимальное количество «фронтов» против Франции, связать ее по рукам и ногам и по возможности поддержать всех ее противников на поле боя. Для этого Питту требовались суда, люди и деньги. Средства обеспечил Ньюкасл, введя дополнительные налоги. В палате общин Питт заявил, что ему требуются средства, «чтобы полностью уничтожить торговое господство Франции на море и защитить торговые интересы Великобритании». Другими словами, он стремился обеспечить суверенитет в открытом море. Для этого пришлось вести войну на четыре фронта за пределами континентальной Европы: Питт воевал против Франции в Америке, на островах Карибского моря, на африканском побережье и в Индии.

В эссе, опубликованном в Edinburgh Review в 1834 году, Томас Маколей писал, что Питт допустил ряд серьезных промахов на посту военного министра: «Возможно, в силу собственного невежества мы не можем разглядеть в его действиях глубины мысли или продуманности действий». Возможно, Питту просто везло. Разумеется, в одиночку он не смог бы добиться столь впечатляющих боевых успехов; большая часть славы причитается офицерам Адмиралтейства. Однако с уверенностью можно сказать, что именно Питт держал в своих крепких руках все элементы военной стратегии. Его кураж и энергичность соседствовали с высокомерием и сарказмом в отношении коллег. Он слабо верил в их способности и редко доверял им важные поручения. Он был эгоистом среди гордецов и деспотом среди слабаков. Тем не менее у него было собственное видение будущего страны и миссии государства: он мечтал раздвинуть узкие рамки Европы и превратить Великобританию в мировую торговую империю, что гарантировало бы его стране торговое и морское господство.

Майским вечером 1738 года Джон Уэсли[137] шагал по Олдерсгейт-стрит, направляясь на встречу религиозного общества «Церковь Англии» (Church of England). Стены Лондона в те времена пестрели надписями вроде «Христос – Бог» и «Смерть евреям», а над Уэсли за Олдерсгейт-стрит высился купол недавно возведенного собора Святого Павла. Уэсли обладал всеми необходимыми качествами, чтобы стать основоположником традиционного религиозного общества: он преподавал в Линкольн-колледже в Оксфорде, где вместе с братом Чарльзом Уэсли основал небольшой клуб единоверцев под названием «Святой клуб» (Holy Club). Поздней осенью 1735 года он пересек океан и прибыл в колонию Джорджия – недавно возникшее поселение йоменов, отказавшихся от рабовладения. После неудачного миссионерского служения и начавшегося против него судебного разбирательства он в конце 1737 г. вернулся на родину.

У Джона Уэсли был собрат по духу. Джордж Уайтфилд[138] примкнул к «Святому клубу» братьев Уэсли и вскоре прославился благодаря своему актерскому гению: его скорбные речи доводили собравшихся до беспамятства, а Дэвид Гаррик[139] как-то признался своему другу, что не пожалел бы и 1000 фунтов, чтобы научиться восклицать «О!..», как это делает Уайтфилд. Между тем Уэсли потерял душевный покой, чувствуя себя подавленным и разбитым. Теперь в Джорджию отправился Уайтфилд.

Покинув богослужение моравских братьев[140] на Олдерсгейт-стрит, Уэсли чувствовал себя духовно преобразившимся. Во время этой встречи читали предисловие Мартина Лютера к Посланию к римлянам, на часах было «приблизительно без четверти девять». Читающий дошел до отрывка, описывающего «перемены, которые Господь творит в сердце через веру в Иисуса Христа». По словам Уэсли, в этот момент он «почувствовал необычайное тепло в сердце». Это стало первым этапом на пути «пробуждения», когда, по словам Уэсли, «Господь начал свое великое дело в Англии» – так зародилось движение методистов.

Слова Лютера утвердили Уэсли в мысли, что все мы «не под законом, но под благодатью»[141]. Благодать эта была великим даром и благословением, о которых он неустанно твердил во время проповедей, обращаясь к пастве, которая никогда прежде не ощущала прикосновения Святого Духа. По возвращении из Джорджии в 1739 году Джордж Уайтфилд молился под открытым небом, что уже само по себе было неслыханной редкостью, перед шахтерами в Кингсвуде, в пригороде Бристоля. Его слова подобно мечу взрезали окаменелое нечувствие толпы, вызывая благочестивый трепет и небывалый эмоциональный подъем. «Бедные, заблудшие, падшие грешники, придите ко Христу такими, какие вы есть». Это был призыв к покаянию, положивший начало методизму. Со всех окрестностей стекались люди, чтобы услышать голос, который они считали Божьим гласом. В марте 1739 года Уайтфилд писал Уэсли: «…ты должен приехать сюда, чтобы оросить те семена, что Господь позволил мне посеять». Спустя четыре месяца он писал в дневнике, что «в поведении шахтеров заметны существенные перемены. Они более не изрыгают проклятий, из их уст не слышно ругани, вместо этого они поют гимны в лесах…».