Это был беспрецедентный случай в истории англиканства. «Молитвы в полях» в прошлые века были уделом маргинального меньшинства; доминиканцы[142] имели обыкновение проповедовать на рыночных площадях, а теперь целые общины, ранее не посещавшие церковь, охотно собирались в горах и на открытых пространствах для чтения молитв.

Уайтфилд говорил, что «проповедник, всякий раз поднимаясь на кафедру, должен молиться, словно в последний раз, словно это последняя возможность быть услышанным паствой». Он кричал, топал по деревянному настилу кафедры и плакал: «О братья мои, грядет гнев Божий! Грядет гнев Божий!» Сам Уэсли, вспоминая об одном из методистских приходов, писал: «Люди словно полузадушены, они жаждали вдохнуть истинной жизни»; «многие беззвучно плакали; другие словно замертво падали ниц; некоторые устраивали страшный шум и демонстрировали невероятное возбуждение. Один мужчина вновь и вновь кидался на стену, восклицая: «Что же мне делать? Что мне сделать? О, за одну каплю крови Христа!» Говорили, что методистам-проповедникам «платили за стенания прихода».

В предыдущие века официальная церковь, не гнушаясь хитростью и вероломством, обрушила бы весь свой гнев против методистов; лютеране XVI века, квакеры и анабаптисты XVII века в полной мере испытали на себе безжалостность и жар костров традиционной религиозной доктрины. Однако с тех пор церковь растеряла былую силу. Англиканство, если так можно выразиться, дремало. Большинство представителей официальной церкви проявляли терпимость или вовсе равнодушие; они ходили на службу по воскресеньям, исполняя общественный долг, и не более того.

Акт о веротерпимости 1689 года принес ровно те плоды, что пророчили противники закона: религиозный пыл утих, а местами и вовсе исчез. В «Письмах об английской нации» Вольтер писал: «Если бы в Англии была только одна религия, следовало бы опасаться ее деспотизма; если бы их было две, представители каждой перерезали бы друг другу горло; но их там тридцать, а потому они живут в благодатном мире»[143]. Многочисленные религиозные секты и группы собирались для участия в общественных дебатах, в ходе которых с должной учтивостью обсуждались вопросы благодати и спасения. Разумеется, эти встречи нельзя назвать дурной или пустой болтовней, однако их участники вряд ли могли противостоять ярому благочестию методистов и других евангельских христиан. Особый упор теперь делался на «чистой» и «рациональной» вере, дружелюбной и недогматической. Шотландский философ Дэвид Юм называл ее «самым холодным равнодушием».

Старое диссентерство переживало не лучшие времена. В некотором роде оно становилось традиционным – уже не таило ничего нового и неожиданного и не оскорбляло ничьих чувств. Даже сверхрадикальное религиозное движение, становясь официальным, обрастает правилами и законами, обычаями и нормами, которые заземляют самые возвышенные помыслы. Адептами старого диссентерства были ремесленники и известные купцы – они стали такой же неотъемлемой частью английского общества, как сквайры и приходские священники. Один из членов общины по имени Филип Додридж объяснял, что его единоверцы не принимают в свои ряды «простых малообразованных людей с дурным вкусом». Что касается католической церкви, то в ее отношении сохранялась все та же льстивая терпимость. Даниель Дефо в путевых очерках «Путешествие по всему острову Великобритания» писал о Дареме: «Это старый город, там немало католиков, которые живут мирно, никого не беспокоят, и никто не беспокоит их; оказавшись там во время праздника, мы видели, как они гурьбой идут на мессу точно так же, как диссентеры в праздники идут на службу в дома собраний». Однако волна народного недовольства и недоверия к католикам вновь поднялась в Лондоне в 1780-х годах.

В 1740 году пути Уэсли и Уайтфилда разошлись. Уайтфилд избрал непроторенную тропу и принял доктрину кальвинистов о предопределении, в основе которой лежала исключительная идея «избранничества» человека Богом; Уэсли же остался верен «Церкви Англии» и догмату о том, что искупление греха возможно для всех, кто ищет душеспасения во Христе. Уэсли был человеком незаурядных административных и организаторских способностей, и иногда его называли «папа Джон». За время своего пасторства он основал 356 методистских церквей и распределил верующих по «классам» и «группам», устраивая для них ежегодные собрания, где лично поддерживал, порицал, поощрял и журил своих последователей.

Уэсли обладал неиссякаемым источником оптимизма и отличался неуемной энергией. «Я не помню, – писал он, будучи уже пожилым человеком, – душевного упадка, который хоть раз, с самого моего рождения, продолжался бы более четверти часа». Энтузиазм сопровождал его на протяжении всех 87 лет жизни. Он вставал задолго до рассвета и проводил первую проповедь в 5 утра. В свои 85 он прочитал 80 проповедей за восемь недель, а в последний год жизни ездил верхом по 70 миль (113 км) в день. Таков результат преданного служения. Более ортодоксальные представители англиканской церкви (сам Уэсли неустанно утверждал, что был твердым и преданным последователем англиканской церкви) боялись его внутреннего огня. В начале своей проповеднической деятельности он писал в дневнике: «В большой компании на меня агрессивно нападали, называя фанатиком, искусителем и насадителем новых доктрин». Тем не менее он всегда оставался спокойным и дисциплинированным, усмиряя гнев мягкими словами.

Один из критиков Уэсли причислял к его последователям исключительно лудильщиков, цирюльников, сапожников и трубочистов; однако в действительности паства Уэсли была куда шире и включала большую группу ремесленников, а также рабочих, которые зачастую ассоциировались с торговлей и промышленным производством; это были представители профессий, которые стали востребованными совсем недавно, среди них – шахтеры, каменотесы и ткачи. Связь между концепцией духовного пробуждения методизма и началом индустриализации на первый взгляд не так очевидна. Тем не менее методизм, вероятно, предлагал своим адептам сплоченную социальную общину, основанную на принципах спаянности, в то время как другие социальные связи ослабевали. Интересно отметить, что примерно половину общины методистов составляли женщины, которых традиционная англиканская церковь, по-видимому, исключала из преимущественно мужского сообщества.

Методистское движение распространялось в промышленных районах северо-востока, на севере внутренней части страны и в Гончарнях[144]; членами общины охотно становились жители угледобывающих районов и рыбацких поселков, которые, как правило, стремились держаться подальше от официальных властей. По этой причине Корнуолл и Уэльс были центрами методистской доктрины. Методизм в гораздо большей степени, чем англиканство, проповедовал идею сохранения национальной самобытности. Уэсли, к примеру, поддерживал валлийских проповедников, желавших говорить со своей паствой на валлийском. Методисты отстаивали доктрину о Восхищении Церкви[145], которая импонировала кельтам и другим угнетенным народам. Города в целом были более восприимчивы, чем деревни. Нет ничего удивительного в том, что Уэсли, причислявший себя к тори и преданным последователям англиканской церкви, собрал весьма разношерстную паству, которую в основном составляли радикальные противники официальной власти. Идея личного спасения и духовного возрождения, выходившая за рамки догм официальной церкви, имела куда большее значение, чем фигура того, кто нес данную мысль в мир. В результате некоторых методистов обвиняли в эгалитаризме, демократичности и даже атеизме.