Мы отошли спустя три дня. Разделили последнюю еду. Каждому разложили на кусок хлеба по маленькой шпротине.

– Нужно уезжать с юга, ― грустно сказал Юрец, разглядывая этот скудный обед. ― Тут почти нет педофилов. А те, что есть, ― нищеброды. Нам нужна рыба побогаче. На север нужно ехать, в крупные города.

Все мы подняли головы и посмотрели на волны. Это был удар. Я не готова расстаться с морем! Слишком больно! Но я понимала, что другого выхода не оставалось.

Перед отъездом девчонки, восстановив силы, все-таки опять вышли «на дело», меня к этой работе по-прежнему не допускали. Вылазка оказалась довольно прибыльной, на какое-то время выручки должно было хватить.

На следующий день утром, собрав и загрузив вещи, мы сели в автобус. Все молчали, было грустно и пусто, будто с нами ехал кто-то еще, а теперь его нет. Мы сделали остановку в Джубге и припарковались на кармане на трассе. Разошлись по кустам по маленьким делам.

– Если кто-нибудь хочет попрощаться с морем, то самое время, потому что сейчас мы свернем на Краснодар, ― сказала Ника.

Это жестоко. Почему так быстро?.. Я очень не хотела уезжать.

Мы с Тошкой вышли на дикий пляж. Я трогала воду руками, в глазах у меня стояли слезы. Я впервые в жизни увидела море ― и уже должна попрощаться с ним? Я не готова! Море будто стало мне родным человеком, которого я больше никогда не увижу.

– Мы вегнемся, Сова, ― сказал Тошка. ― Обещаю.

За полночь мы приехали в Краснодар. Игорь договорился с кем-то из знакомых, чтобы нас пустили переночевать. Но хозяева собирались вернуться только под утро, до этого времени нужно было где-то ждать. Припарковавшись между пятиэтажкой и кладбищем, мы надели теплые вещи, взяли гитару и направились в круглосуточный магазин, где купили несколько бутылок вина и пирожки.

Яркая луна и фонари у дома хорошо освещали старое кладбище. Мы проходили мимо полуразрушенных гранитных плит, заросших мхом и сорняками. На плитах были выбиты даты ― позапрошлый век. Кроме шелеста листьев, ничего не нарушало тишину. Усевшись на плоский могильный камень, мы достали припасы.

В атмосфере готической романтики мы запивали кислым вином пирожки с мясом и капустой. Пахло сыростью. Могильные плиты в лунном свете отливали серебром. Так и казалось, что сейчас наружу вылезут отвратительные лапы с крючковатыми пальцами и когтями, разворошат землю, а потом появятся и зомбаки. Но я не боялась. Мне с детства нравились кладбища. Я чувствовала тут уют и спокойствие.

После пары бутылок вина и какой-то глупой шутки Юрца о покойниках я подумала о том, что сейчас подходящий момент задать ребятам некоторые вопросы.

– Мы с вами уже месяц, ― сказала я. ― Может, нам пора что-то о вас узнать?

Возникла неловкая пауза.

– Что, например? ― осторожно спросила Ника. ― Вроде вы и так все о нас знаете. Мы показали вам, как зарабатываем.

– Я о другом. Расскажите… как вы жили раньше? Ведь у вас были семьи, дома. Что произошло? Что-то же должно было. Люди просто так не пускаются в бега.

Некоторое время стояла напряженная тишина. Я понимала, что зря лезу. К чему бередить старые раны ребят? Ведь это очевидно, что у каждого позади беда. Ни с того ни с сего люди не начинают новую жизнь.

– Это тяжело… ― сказала Ника. ― Вообще, я только сейчас, после твоего вопроса, поняла, что не вспоминала о прошлом уже очень долго. Может, даже со дня, как мы с Игорем и Аней уехали. На нас сразу обрушилась бешеная куча проблем, мы думали о препятствиях на пути, о том, как заработать… и как-то прошлое поблекло. Я уже забыла, что послужило толчком. Такое ощущение, будто вся моя жизнь и была сплошным путешествием, бесконечной дорогой без начала. Но оно точно было. Просто я забыла.

Ника замолчала. Пауза затянулась. Я сказала:

– Можешь не рассказывать, если тяжело. Я спросила не подумав. Извини.

Ника хмыкнула.

– Ты имеешь право знать. А обстановка располагает к мрачным воспоминаниям.

И, сделав глоток вина, Ника посмотрела вдаль, на серебристые памятники. Вскоре она начала свой рассказ:

– Мое детство не было счастливым. Не думаю, что можно жить счастливо, когда твоя мать ― наркоманка. У нее постоянно сменялись мужчины. Последним был Толик, тот еще козел. Они расписались, и он стал мне отчимом. А потом мама умерла. Мне тогда было лет восемь. Он не ушел, с чего бы? Мамина квартира отошла ему, а в этой квартире жила маленькая девочка, которая теперь была в его власти. Стала его вещью, игрушкой… Все это дерьмо продолжалось лет до десяти, потом игрушка ему надоела. Я думаю, он переключился на кого-то еще во дворе, на кого-то помладше. Ему нравились совсем мелкие дети. В восемь лет я ничего не понимала. Я думала, что это какая-то игра, гадкая, но всего лишь игра. Я все поняла только лет в двенадцать и не знала, что делать с этим грузом. Помню то ощущение ужаса… Постоянное. Я много думала. Почему со мной? За что? Я обращалась к богу, но он не отвечал мне. Тогда я поняла, что он просто… не видит меня. Мне хотелось кричать и бежать от людей. В тот момент я решила, что должна жить сама, быть независимой. Мне не нужны ни родители, ни бог, ни законы. Я построю жизнь по-своему. Я знала, что это огромная ответственность. Гораздо проще подчиняться. Чтобы родители говорили тебе, как надо жить, законы ― как не надо, телевизор ― к чему стремиться.

Ника прервалась на глоток вина. Я задумалась. Вот почему она такая, так ненавидит мужиков, охочих до малолеток, ― будто насилие ей знакомо. Так и оказалось.

– Потом отчим стал много пить. У него начались проблемы с работой, он всегда был злой как черт. Мне было лет тринадцать, когда этот пьяный козел зачем-то полез на балкон вешать белье и выпал из окна. Тогда что-то щелкнуло у меня в голове, и я поняла, что так больше не могу. Это необъяснимо, но я осознала, что принадлежу только себе. Я попала в детский дом. Мне там не нравилось, я постоянно сбегала, но мусора меня ловили. Знаете, что делают с такими детьми? Их отправляют в психушку на лечение: продержат месяц, обколют всем, чем можно, чтобы сделать поовощнее, и сдают обратно в интернат. Я попадала в дурку раз восемь, последний ― в семнадцать. И там я встретила Игоря. Он лежал в соседней палате. Он рассказал мне о себе, и мы вместе решили сбежать.

Ника замолчала и кивнула Игорю.

– Давай. Расскажи свою историю. Нам полезно вспомнить, кем мы были когда-то. Нельзя это забывать.

– В детстве я был капризным и избалованным, ― начал Игорь. ― Богатые родители, единственный ребенок в семье, любые игрушки, любые развлечения. Но сказка длилась не так долго, как мне хотелось бы. Авария, смерть мамы. Новая жена отца. Мне четырнадцать, и вот уже другая сказка, в традициях Шарль Перро, со злобной мачехой и всеми вытекающими. Аня ― ее дочь от первого брака. Мы жили все вместе в доме моих родителей. Мачеха оказалась холодной расчетливой стервой. Несколько лет прошли как в кошмарном сне. Тяжелая болезнь отца, его похороны… За это время я сильно сдал. Связался с местной бандой, мог несколько дней где-то шляться. Погромы, драки, воровство. Приходил избитый. Дома ― скандалы, я орал на мачеху, когда она пыталась что-то вякнуть по поводу моего образа жизни. А дальше вылезла вся ее натура. Она отвалила кому-то бабла, и меня закрыли в дурке с каким-то липовым диагнозом. Теперь она вместе с любимой дочуркой могла жить в огромном доме и тратить родительские денежки. А накопления у отца были не маленькие. И все деньги, и отцовская фирма перешли ей. Мы с Никой все спланировали: и побег, и то, как будем жить дальше, и месть мачехе. Сбежать в таких условиях тяжело. В дурке на дверях не было ручек, ― персонал носил съемные в карманах, чтобы никто из пациентов не мог выйти. На окнах решетки. В туалет под конвоем, в душ тоже. Но я сдружился с одним молодым санитаром. Пообещал ему денег. Ко мне не пускали посетителей, отняли телефон, но я нашел способ связаться с Аней. Она передала деньги санитару. Тот вывел нас с Никой на рассвете. Мы пошли к моему дому, дождались, пока мачеха свалит на работу. Аня впустила нас. Дальше уже не моя история. Давай, Анют, продолжай.