Судя по всему, Павел имел богатый опыт морских путешествий, а потому с полным правом подавал советы во время кораблекрушения на Мальте. Он трижды попадал в аналогичную ситуацию, а как-то раз ему пришлось целые сутки дрейфовать на плоту. Возникает закономерный вопрос: с чем это было связано? То ли яростный и нетерпеливый характер толкал апостола на плавание во время неурочного сезона? То ли такой уж Павел был невезучий и притягивал к себе неожиданные шквалы даже в безопасное время года?

Размеры торговых кораблей, ходивших в эпоху Римской империи, поражают даже по нынешним меркам. К примеру, Иосиф Флавий описывал судно, совершавшее плавание из Иудеи в Египет: на его борту помещалось шестьсот человек, и это был еще не предел. В Египте строились корабли и крупнее — в основном для перевозки зерна и обелисков, пользовавшихся в то время большой популярностью. Если вы знакомы с историей транспортировки «Иглы Клеопатры» — как обелиск поместили в специально изготовленный понтон цилиндрической формы и как он едва не погиб во время шторма в Бискайском заливе, — то наверняка проникнетесь уважением к кораблестроителям и мореходам первого столетия, которые доставляли подобные монументальные грузы из Египта в Рим. У Плиния мы находим упоминание о судне, перевозившем тысячу двести пассажиров, а также немалый груз холста, папируса, перца и специй. В Риме на площади перед собором Святого Петра тоже стоит египетский обелиск. Так вот, судно, транспортировавшее этот обелиск, было таким огромным, что четверо человек, взявшись за руки, едва могли обхватить его мачту.

Зима была неприятным временем в Малой Азии. С ноября по март не только моря закрывались для путешествий, но и горные перевалы Тавра оказывались погребенными под тоннами снега. Да и на равнинах дело обстояло немногим лучше: над степями Малой Азии гуляли пронизывающие ветры, а проливные дожди превращали почву в жидкое болото и делали дороги совершенно непроходимыми.

Все это следует принимать во внимание, когда мы пытаемся установить хронологию миссионерских путешествий святого Павла. Неоднократно случалось так, что он просто не мог попасть из одного места в другое.

Традиционно Павла изображают в виде путника с посохом в руке, и это изображение исполнено глубокого смысла. В условиях нехватки денег он чаще всего вынужден был передвигаться пешком, проделывая по пятнадцать миль в день — средний показатель для опытного путешественника в данной части света. Естественно, всякий раз, когда ему предлагали проехать на свободном муле или повозке, он с радостью использовал такой шанс.

Лично мне удалось найти лишь одно указание на то, что апостол получал удовольствие от пеших переходов. Когда Павел покидал Троаду в конце своего последнего путешествия, его товарищи наняли корабль, чтобы обогнуть полуостров и попасть в Асс. По их словам, Павел отказался плыть на корабле, велев дожидаться его в Ассе — «ибо он так приказал нам, намереваясь сам идти пешком»[21].

Таким образом, он решил проделать двадцать миль пешком вместо того, чтобы плыть с товарищами на корабле.

Хассан неоднократно наведывался на маленькую станцию в Мерсине, вел переговоры и в результате объявил, что завтра утром мы сможем сесть на поезд до Аданы, а там пересесть на другой поезд, который доставит нас в Конью.

Эту ночь мы провели в маленькой и чистенькой турецкой гостинице. Ее хозяин оказался сирийцем, который некоторое время жил в Соединенных Штатах. По непонятной причине он решил, что я тоже американец. Он пользовался каждым случаем, чтобы заглянуть ко мне в номер — поинтересоваться, как мне нравится у него в отеле, и отпустить несколько комплиментов в адрес Нью-Йорка. Лично мне хозяин показался приятным человечком, хотя Хассан относился к нему с шовинистической подозрительностью, не одобряя его неанатолийское происхождение.

3

Весь день мы мчались по просторам Турции.

Распростившись с Аданой, мы пережили незабываемые три четверти часа, когда наш поезд на черепашьей скорости преодолевал подъем на Таврские горы. Мы ныряли в туннели, вырубленные в скальной породе, и снова выезжали на белый свет в горных лощинах. Слева открывался вид на дикое ущелье, которое даже в солнечную погоду выглядело сумрачным и необжитым. Я, не отрываясь, смотрел в окно. Пейзаж напомнил мне сильно увеличенный перевал Киллекранки. Далеко внизу бежал горный ручей: он низвергался с одного выступа скалы на другой, а в промежутках извивался, прокладывая себе путь в горных расселинах. Склоны густо заросли соснами и елками.

Полковник Балфур из Дэвика, большой специалист по деревьям, как-то рассказывал мне, что, в отличие от средиземноморской растительности, в Малой Азии деревья практически не изменились с апостольских времен. Таким образом, когда Павел шел через Таврские горы с благой вестью о Рождестве, со всех сторон его обступали тысячи рождественских елочек. И каждая из них представляла собой идеальный пушистый конус высотой примерно в четыре фута, и каждая топорщила ветки в ожидании свечек и нарядной мишуры.

Довольно скоро мы очутились на высокогорном плато, где воздух был ощутимо холоднее, чем в Тарсе и Мерсине. Весна здесь наступает на месяц позднее, чем на Кипре и на Киликийской равнине, а пухлые облака на могучих склонах Султан-Дага только и ждут часа, чтобы пролиться дождем на окружающую местность. Киликийские Ворота — своеобразный рубеж: за какие-нибудь сорок-пятьдесят минут мы попали с Востока на Запад.

В конце концов пейзаж за окном меня утомил. Там тянулась скучная зеленовато-бурая равнина, которую лишь изредка оживляли случайные всадники и огромные отары овец. Пастухи в квадратных войлочных бурках останавливались, чтобы поглазеть на проезжавший мимо поезд. Некоторые из них махали вслед своими посохами. Огромные белые собаки вставали на дыбы и злобно скалили зубы. У них на шеях я разглядел массивные ошейники с железными шипами в три дюйма длиной. В Малой Азии пастушьи собаки носят такие ошейники в качестве защиты от волков.

Время медленно тянулось час за часом, а картина за окном не менялась: все та же равнина, переходящая на горизонте в цепочку холмов. Изредка мелькали убогие деревушки, однако в основном пейзаж оставался безжизненным: необъятное дикое нагорье, на котором лишь кочевые юруки чувствуют себя хозяевами.

Спустя несколько часов появились первые признаки приближающегося жилья. Чаще всего это оказывалась расхлябанная подвода, двигавшаяся параллельно нашему поезду. Где подвода — там должна быть и дорога, а все дороги ведут в города. И действительно, вскоре вдалеке показался ряд растрепанных тополей, над ними возвышалась белая башня минарета. Через десять минут мы медленно подъезжали к пыльной платформе, на которой толпились оборванные бездельники. Они прогуливались вдоль вагонов и молча, с каким-то тупым любопытством заглядывали в окна.

Солдаты в просторных мундирах, с винтовками за спинами патрулировали вокзал. Тут же появились вездесущие полицейские с красными петлицами на кителях и красными же околышами фуражек. Из здания станции показался их командир, он настороженно шарил взглядом по толпе.