по колено другу, тот размахивает руками: проскакивай, мол, чего ждёшь? И глина эта со стенок канавы словно стекает, осыпается в воду огромными комьями, и чувство такое… Странное. Словно Бычу оставить придётся за спиной. Навсегда. Держать этот самый мост, пока всю канаву не засыплет вместе с самим Виталиком.

– Ты же умер, – говорит ему Дмитрий во сне, а тот только смеётся, громко, нереально широко распахивая рот, словно у него челюсти на шарнирах.

– Не ссы, Митька! Прорвёмся!

Вокруг суета, шаги, звон непременных алюминиевых мисок, и Ватник проснулся, рывком вытягивая себя оттуда сюда: в палату, к живым людям, в реальность.

– Малой, тебе кашу брать? – это Петрович пацану без ноги, Толику. – С маслом. В твоём возрасте полезно, от неё силы прибавляются.

Толик в ответ буркнул что-то. Мол, на хер ему теперь силы.

– Вот-вот, на него! У меня дед без обеих ног с Отечественной пришёл, по колено, на деревяшах ходил. Это ему четверых детей заделать никак не помешало, – засмеялся Петрович. Потом охнул и ощупал лицо. Ожог заживал плохо, смеяться-то не стоило, кожа натягивается.

– Мить, ты кушать будешь? Я тебе бульона принесла, куриного. Мяска, яйца варёные… – Марина рядом, оказывается, сидела. Ждала, не будила, не трогала. Продукты уже на тумбочке все, а она сидит на стуле рядом с койкой и молчит.

– Привет, любимая! Конечно, буду, – Дмитрий сел кое-как, помогая себе здоровой рукой. В голове крутанулась было карусель, в глазах пронёсся вихрь чёрных жирных точек, но быстро прошло. Права Алла, скоро и вставать уже можно будет.

Жена посмотрела на него молча. Он разглядывал любимое лицо, замечая две новые морщинки на лбу, усталые синеватые тени под глазами. Да и сами глаза запали, смотрели теперь словно изнутри, из глубины нового знания и новых печалей.

– К деду в дом снаряд попал… – Дедом она вместе со Светочкой за глаза звала Василия Ивановича, в глаза свёкра, понятное дело, по имени-отчеству.

Ватник аж подскочил на койке, но она всполошилась, начала укладывать обратно:

– Лежи, лежи! Всё в порядке, не в его квартиру! Даже не в их подъезд. Нормально с ним всё, не волнуйся.

В подвал патриот песмарийской государственности и культуры при обстрелах не спускался принципиально, это Дмитрий узнавал от соседей, поэтому он и подскочил сейчас как ошпаренный.

– Тряхнуло, на кухне стекла вылетели, а так с ним-то всё хорошо. – И тут же без перехода, как умеют только женщины: – Слушай, ну давай уедем отсюда, а? Подлечит тебя эта корова, вещи соберём и – куда скажешь: хоть в Россию, хоть в Польшу. Да хотя бы в Грузию, я буду в огороде возиться, а ты мандарины собирать. Всё лучше, чем в этом аду… Ведь ты ж при смерти был, мне медсёстры всё рассказали!

Он отпил бульон. Вкусно, особенно если куриное мясо вприкуску. И яйца в соль макать целиком, как на пасху – только там крашеные, разбивать надо скорлупу, а здесь очищенные лежат, ждут.

– Мы уже сколько раз говорили. Нигде нас всерьёз не ждут. Нигде. В России приютят, но это не то, это как к близкой родне в гости приехать – не откажут и помогут, но со временем зададутся вопросом: вы, ребята, обратно когда? Пора и честь знать. Так что лучше и не привыкать жит на коврике в прихожей. Здесь наша Родина, здесь нам и жить. К тому же я – человек военный, как ты себе это видишь? Захотел – воюю, захотел – уехал, так что ли?..

Марина плакала. Беззвучно, не меняя выражения лица, просто по щекам пролегли две мокрые дорожки, стекая каплями на цветастое платье. Кап – и тёмное пятно. Ещё и ещё.

Дмитрий отставил термос и погладил её по руке. Слова сейчас лишние. Всё сейчас лишнее.

– Сдохнем мы все здесь, Мить…

– Марина, детка, ты ж понимаешь, мы победим! – неловко влез в разговор Петрович – койки-то все рядом, каждое слово слышно, но Дмитрий глянул на него: не лезь, мол. Пусть. Сами договоримся.

– Видишь, солнышко, как люди настроены! На победу. На то, чтобы свою жизнь здесь строить, как нам удобно. За то и воюем.

Ночью, когда и свет в палате давно выключили, сделав вечерние уколы, и даже бубнивший допоздна в коридоре телевизор, вокруг которого собирались ходячие раненые, замолчал, Ватника разбудил непонятный шум.

Сперва внизу взвизгнули тормозами сразу несколько машин, послышались хлопки дверей, громкий разговор, ожесточённый даже, на повышенных тонах. Слышно было, что открыли ворота – окна у палаты выходили как раз на фасад больницы, всё вот оно, в десяти метрах ниже.

– Что там за кипиш? – проснулся и Толик, подтянул костыль и встал. – Пойду курну в сортире, заодно и разведаю.

– Дежурный врач тебе голову оторвёт, – предупредил Петрович. Тоже проснулся, да и немудрено: вся палата уже перешептывалась. Внизу подлетела ещё пара машин, хлопнули двери. Явно какие-то проблемы, просто так – Дмитрий глянул на телефон на тумбочке: два сорок семь – ночью обычно никто не мечется.

Да и просто так не до сна: поругались они с Маринкой перед её уходом. Поплакала, а крайним он оказался, оно всегда так. До седьмого колена, видимо, виноват, с тех самых предков, что сюда приехали жить и работать. Могли бы под Петербургом остаться, там спокойнее.

– Мужики, – застучав костылём, в палату вернулся Толик. – Там вообще дурдом в коридорах. Можно в кабинете главврача курить, никто и не заметит. Безопасников куча. Разведбатовцы твои, Мить. Полный парад.

– А чего стряслось-то?

– На Бунчука покушение. Фугас на дороге, подорвали машины – и его, и сопровождения. Погибших чуть не десяток.

– А сам глава? – приподнялся на локте Дмитрий.

– Сюда привезли и сразу в операционную. Мёртвого бы не стали тащить, верно?

Это когда как, подумал Дмитрий.

Шлёму пацаны привезли и мёртвого, несмотря на уделанный кровью БМВ, на визги Марион, на которую время от времени падало то его тело, то скрючившийся без сознания Ватник. Несмотря на то, что прорываться пришлось по каким-то полям и огородам, спасибо, машина могучая, не застряли. Хозяина её жаль, конечно: угнать пришлось, но не возвращаться же с извинениями в Русинск. Может, когда потом. После войны.

Дрон позавчера заходил, много чего рассказал. Жалеет, что курицу эту с собой взяли. У Алихана лёгкое ранение, попал один из спецназовцев, окно разбил и водителя оцарапало пулей. Ходит теперь, козыряет рубцующимся шрамом на шее, говорит, больше женщины любить будут.

Хотя и так любят, вроде, куда уж больше.

Передал привет от ребят, приволок пакет с бананами – уж откуда