Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лиса Алиса нервно оглянулась на командира спецназа, но спрашивать ничего не стала. Пожевала узкими губами и уточнила у Ватника:
– Там… наверху, реально, бомба?
– Более чем реально. Слазайте, снимите на камеру.
Дмитрий понимал, что подписывает себе и Шлёме приговор на смертную казнь. Даже суда не будет, сейчас отведут за храм и там, у стены, расстреляют, но был совершенно спокоен, в отличие от поникшего ювелира. Делай, что должен, и будь, что будет.
Как-то так.
Взрыв они предотвратили, нахлов в глазах бельгийцев опустили ниже плинтуса, был надежда, что они сравнительно честные журналисты и не упустят случая поймать свой хайп на всей истории. А расстрел… Никто не может жить вечно.
Сунувшихся было оторвать мятежникам головы «вбивцев» оттеснили солдаты по приказу командира спецназа. Сам решит их судьбу? Да пусть.
Марион, цепляясь за лестницу бронежилетом и звеня каской о ступеньки, действительно полезла наверх. Что-то длинно сказала по-французски, после чего к ней присоединился оператор. Прихожане теперь потрясённо молчали, только в глубине толпы, так и не вытесненной из нефа, раздавался шепоток.
– Да, это есть бомба. Нужна помощь специалистов. Профессионалов. Командир, это опасно, это будет теракт как в нашем метро когда-то, – не очень чисто, но вполне понятно сообщила сверху журналистка. – Мы ничего не трогать. Только снимаем.
Дальше Дмитрий уже не слышал. Их со Шлёмой выволокли из храма бойцы спецназа, с трудом проложив путь через толпу. У всех своя Голгофа, у них, вероятно, такая – через свежее летнее утро, под голубым небом над Русинском до ближайшего сквера: не на улице же их… исполнят.
Но всё повернулось другой стороной. Есть такая немодная уже штука – зорб, огромный пластиковый шар, надутый воздухом, прозрачный как это небо, внутри которого на растяжках крепится человек и спускается с невысокой горки.
Голова, ноги, голова, ноги, хвост!
Обитателями этого самого зорба следующие пару часов и чувствовали себя Дмитрий со Шлёмой: уже на улице их догнали Марион с рыжим оператором, добились от командира решения (а, на самом деле, приняли его за него – сам офицер предпочёл бы расстрелять эту пару ополченцев за городом без всякой огласки) ехать вместе с задержанными в Транай, в ближайшее управление Бюро Безопасности, для выяснения всех обстоятельств. И снимать, снимать горящий, прямо-таки плавящийся в руках материал о событиях в этой загадочной Песмарице, которую во всём мире до сих пор считали частью России и не особенно-то интересовались, что там и как.
– Офицер! Мы настаиваем! По дороге будет интервью с мятежники, погрузите их оружие, погрузите бомба – она же не опасна? Манифик! Это будет колоссально.
Командир спецназа, начисто замороченный происходящим, достал телефон и отошёл в сторону, явно прося новых инструкций. Из трубки доносился рык с заметным грузинским акцентом, как будто кто-то включил на громкой записи ссору где-нибудь в Тбилиси.
Вернулся он довольным. Широко улыбнулся Марион и задвинул длиннющую тираду на песмарийском, в которой объяснял, советовал и предлагал… Только вот что, для журналистов осталось загадкой. Оператор Франсуа вообще знал только французский и (куда без него!) английский, а знания Марион русского явно не хватало на диалекты.
– Пожалуйста… Я вас не понимаю! Русский, французский… Объясните на каком-нибудь из человеческих языков.
Командир скривился, но продолжил на правильном русском с рязанским выговором, выдававшим место своей учёбы в России когда-то:
– Мы едем в Транай. Я, вы с оператором, эти двое, охрана. Вам даётся эксклюзив на материал, но потом надо будет кое-что поправить. В нужном ключе.
Камера не работала, так что он говорил совершенно открыто. Марион закивала, соглашаясь:
– Разумеется, мы верные друзья песмарийского государства! Сюжет будет отличный, просто отличный.
Бойцы аккуратно погрузили в багажник чёрного «фольксваген-транспортёр» бомбу, завёрнутые в тряпку оружие и вещи пленных, загнали в салон их самих, пристегнув наручниками с блестящим ручкам внутри, для этой цели и предназначенных, установленных явно не на немецком автозаводе. Марион с оператором прошлись в подвал, сняв там часть сюжета про мертвецов в форме. Всё было в лучшем виде, только не для Ватника и Шлёмы: последний совсем потух, сгорбился и только потирал ладони скованных рук, словно пытался избавиться от ощущения чего-то липкого.
– Я таки надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – прошептал он Дмитрию. Дольше им говорить не дали, один из охранников ударил ювелира под дых, чтобы тот молчал.
Снова поворот и прыжок зорба: они катятся по трассе, причём водитель гонит не меньше ста пятидесяти, с трудом вписывая микроавтобус в частые повороты. Дорога почти пуста: Дмитрий поглядывал через тонированное стекло на мелькавшие за окном столбы, сливающиеся в единую серо-зелёную полосу кусты и прочие приметы большой скорости.
Машин почти не было. Ранее утро, да и бензин подорожал настолько, что мало кто без нужды выведет из гаража своего стального коня. Местные и так были экономны, а уж теперь – втройне. Один раз только их обогнал белый БМВ «иск-пять», неновый, но бодро тянущий своим многолитровым движком, с парой мажоров внутри. Только мелькнул слева и уже ушёл за очередной поворот.
Ну да, таким парням цены на топливо до балды.
– Вы давно в рядах сепаратистов? – методично выспрашивала Марион.
Они с оператором не теряли времени даром, делая сюжет. А повезёт – и целую серию выпусков о жутких мятежниках. Это же золотое дно!
Дмитрий рассказывал достаточно охотно, избегая только фамилий, адресов, названий и подробностей о позициях и технике. Никаких тайн он не выдавал, а просто разговор… В конце концов, эта пара журналистов спасла им жизни. Надолго или нет – жизнь покажет.
На обочине мелькнула та самая БМВ, она стояла, а рядом с ней здоровенный мужик спиной к трассе жизнерадостно орошал близко растущие кусты. Дмитрий моргнул. Да нет, бред… Хотя…
Через пару минут несвежее чудо германского автопрома обогнало их ещё раз.
– Вы женаты? А как относится к мятежу ваша жена?
– Мы не считаем независимость Кавинской Республики мятежом. Это естественная реакция целого народа ущемление законных прав, на дискриминацию и уничтожение русской культуры.
Аж сам себе позавидовал, как по писанному вещает. Но ведь всё – правда, да и университет за плечами, не стоит разговаривать слишком уж