Я закрываю дверь, подъезжаю к умывальнику, беру с полки кружки.

– Чем ты там гремишь?

– Кружками, ты же хотел выпить.

– Я хотел выпить, а не распивать на пару с тобой.

– Тебе жалко коньяка?

– Мне когда–нибудь было чего–нибудь жалко? Возьми одну кружку и иди сюда.

Я подъезжаю к столу, наливаю в кружку коньяк. Бутылка тяжелая, мне приходится сжимать ее двумя руками и придерживать подбородком. Запах коньяка мне не нравится.

– Давай, – говорит Миша и приоткрывает рот.

Я подношу кружку Мише и медленно наклоняю ее. Я умею поить Мишу коньяком.

– Что ты делаешь?

– Даю тебе коньяк.

– Давай нормально.

– Я и даю нормально, как всегда. Это же не чай.

Миша весело смотрит на меня.

– Рубен. Сегодня ты будешь поить меня коньяком как чаем, понял?

– Как хочешь, мне все равно.

Я пою Мишу коньяком. Миша выпивает залпом кружку коньяка без передышки, медленно выдыхает воздух, так же медленно вдыхает. Он не морщится, когда пьет алкоголь, пьет спокойно, как воду. Я так не умею.

– Расставляй, – говорит Миша. – Итальянская партия, гамбит Эванса. Я играю белыми. Какой вариант ты предпочтешь на сегодня?

– Миша, перестань, ты прекрасно знаешь, что я не помню дебютов.

– Но Итальянскую партию ты помнишь?

– Не помню. Помню только, где кони и слоны стоят.

– Я ж тебе показывал.

– Миша, ты знаешь, что у меня плохая память на цифры и шахматные ходы.

Голова Миши странно вздрагивает, видно, что он старается держать ее прямо. Я понимаю, что Миша стремительно пьянеет.

– Миша, может, в другой раз?

– Другого раза не будет. Играй в этот.

Миша диктует мне шахматные ходы. Передо мной доска с шахматной позицией. Я смутно угадываю в ней Итальянскую партию.

– Дай еще, – просит Миша.

– Чего?

– Коньяку, конечно.

Снова и снова я подношу кружку с коньяком к Мишиному лицу. Снова и снова расставляю фигуры, двигаю их по доске. Миша упорно играет гамбит Эванса, а когда выпадает моя очередь играть белыми, просит, чтобы и я играл этот гамбит. Я проигрываю и за белых, и за черных.

– Все, – говорю я, – надоело. И коньяк кончился.

– Мог бы сказать, когда оставалась последняя капля. Я б тебе отдал. Последнюю сигарету даже менты не отбирают.

– Неважно. Мне не очень хотелось.

– Тогда расставляй фигуры. Я буду играть гамбит Эванса.

– Ты пьян.

– Я пьян, и я буду играть гамбит.

– Чего ты добиваешься? У нас еще водка есть. Ты выпить хотел?

Миша поднимает голову, смотрит на меня в упор. Странное впечатление того, прежнего Миши не покидает меня весь вечер. Я вижу, что он пьян и трезв одновременно.

– Нет, Рубен, я не хотел выпить. Я хотел показать тебе гамбит и еще кое–что.

– Показал?

– Наверное. Не уверен. Ты все равно захочешь услышать слова, так?

– Да, Миша, я все равно захочу услышать слова.

– Тогда расставляй фигуры.

– И налить тебе водки?

– Нет, я же сказал, что не хотел напиваться. Неужели не понятно?

– Не понятно. Ты выпил бутылку коньяка. Если пересчитать отношение алкоголя на массу тела – ты уже труп.

Миша улыбается. Его улыбка не такая, как всегда. Странно, но внезапно я замечаю, что это улыбка очень пьяного человека.

– Ты дурак, Рубен, и всегда был дураком. Я – труп в любом случае, с коньяком или без. Лучше пересчитай на массу мозга. Расставляй фигуры.

– Это в последний раз.

– Хорошо, в последний раз, – соглашается Миша, и мы начинаем играть.

Миша играет белыми. Фигуры в медленном танце повторяют одну и ту же позицию. Миша делает неожиданный ход, он ставит коня под бой.

– Все, Рубен, тебе конец.

Я долго думаю над позицией. Мой мозг путается в вариантах, мне кажется, что Мишины фигуры стройно расставлены на доске, а мои расплываются в переплетении бесполезных вариантов.

– Сдаюсь.

– Теперь ты понял? – голос Миши немного хрипит, его язык заметно заплетается.

– У тебя язык заплетается, ты пьян.

– Ну и что? Ты дурак, Рубен, при чем тут мой язык? У пьяных обычно заплетаются ноги. У меня же не заплетаются ноги, верно? Значит, я трезв. Так ты понял или нет?

– Я не понял.

– Поверни доску. Я буду играть черными.

– Черные проиграли.

– Это мы еще посмотрим.

Я поворачиваю доску. Взгляд с другой стороны доски ничего не меняет. Положение белых гораздо лучше. Мише не приходится поворачивать доску, Миша не видит доски, он, как всегда, играет вслепую.

Черные делают ход, белые отвечают. Игра продолжается. Черные отступают еще глубже, почти все черные фигуры стоят на краю доски. У белых нет коня, атака бессмысленна. Черные фигуры стоят спокойно и готовятся к наступлению. Черная пешка делает ход, становится понятно, что черные выигрывают.

– Сдаюсь, – опять говорю я.

– Теперь понял?

– Кажется, не понял. Ты хотел показать мне, что лучше меня играешь в шахматы?

– Нет.

– Тогда точно не понял.

– Поверни доску.

– Не буду, надоело.

– Поверни доску в последний раз.

– Зачем? Я и так знаю, что будет дальше. Ты опять выиграешь. Ты будешь выигрывать снова и снова, пока мы не разменяем все фигуры.

– Что–то ты все–таки понял.

– Что именно?

Миша поднимает голову. Миша смотрит на меня абсолютно трезвым взглядом. Я никак не могу привыкнуть, что он пьянеет и трезвеет, когда хочет.

– Я всегда буду умнее тебя.

– Ну и что?

– У тебя стабильная дебильность, а мой мозг постепенно деградирует, но я всегда буду умнее тебя.

– Я понял.

– Что ты понял?

– Ты скоро умрешь.

– Неплохо для обезьяны. Знаешь, Рубен, мне иногда кажется, что ты умнеешь. Нет, мне это только кажется.

– Тебе кажется. Я не умнею. Но мне не понятно, зачем ты так долго объяснял, зачем устраивал весь этот цирк с коньяком. Сказал бы, что умираешь.

– Ты дурак, Рубен. Я каждый день тебе говорю, что умираю. Что толку? Ты как не понимал этого, так и не понимаешь.