значит, и следы отыщутся, если он рискнет передвигаться в том направлении. Если нет, поднимусь на ближнюю сопку, чтобы оглядеться. Ну а там видно будет.

Через час, прихватив ракетницу, фотоаппарат и силой навязанный мне Птицыным старый именной ТТ, когда-то принадлежавший его отцу, бывшему фронтовому разведчику, тронулся в путь.

* * *

Я снова вспомнил адресованные лично мне записки из «Полевого дневника» Арсения, когда, цепляясь за пружинившие ветки стланика, спустился в распадок.

«Распадок – дорога к сердцу хребта. Но он почти непроходим. Продвигаться по нему надо, держась правой стороны, по верхнему карнизу. Ниже карниза стланик, выше – отвесная стена. Тут явно не вода поработала, совсем другая стихия. Левый берег под противоестественным наклоном к правому – и тоже стена до самой воды. Поэтому, если соберешься идти по левому, не увидишь, что творится внизу. Внизу же весьма интересно, если через километра три с немалыми трудами постараться спуститься вниз. Только очень осторожно спуститься. Глухая здесь с уступа на уступ, как по ступенькам, скачет вниз. Шуму в этом каменном мешке от неё вполне достаточно, чтобы не услышать самого себя, если придет в голову посетовать вслух на любопытство, которое завело тебя в места, где тебе, в общем-то, совершенно нечего делать. Но сетования окажутся несправедливыми, когда хорошенько оглядишься. Развал больших и малых валунов организовал здесь нечто вроде небольшой узкой косы, упирающейся в нижний уступ скалы. Валуны эти, обкатанные и выбеленные тысячелетним бегом воды до внешней минералогической неотличимости друг от друга, могут скрывать под своим белесым покровом совершенно неожиданное нутро – темно-зеленый разлом нефрита (не исключаются белые и даже красноватые экземпляры) или замысловатые узоры опала. Случаются и более редкие находки. Впрочем, на геологические изыскания время у тебя вряд ли останется. А вот вокруг внимательно оглядись. Если выпадет солнечный денек и где-то с часу до двух лучик-другой доберется до дна ущелья, посмотри на отполированную до блеска отвесную стену левого берега. Тебе сразу станет понятно, почему здешние горы называются разноцветными. Особенно впечатляют ярко-красные разводы неизвестного ни мне, ни тебе минерала. Словно брызги крови неведомого чудовища навечно превратились в отпугивающий посторонних и любопытствующих символ неведомого, предупреждающий о неминуемой опасности. Прости за не совсем уместный поэтический пафос, с которым пишу о вполне обыденных явлениях, но хотелось, чтобы хоть краем глаза ты уловил странноватую особенность этого места – несоединимое, казалось бы, сочетание ужаса и красоты. Не оно ли столетиями отпугивало от этих мест непоседливых местных аборигенов, которые всегда безошибочно умели чувствовать и понимать природу.

Но не дай тебе бог задержаться в этих местах до темноты. Ночью здесь может оказаться и показаться такое, чего вообще не бывает и быть не может. Приписываю это не какой-то там чертовщине, а возможным геологическим, энергетическим, физическим, химическим полям и явлениям, о которых мы, в сущности, еще почти ничего не знаем.

Перечитал написанное и увидел, что бессознательно, чуть ли не в одном предложении ухитрился соединить Бога и черта, что, по правде говоря, полноценно выражает внутреннюю сущность всех этих природных явлений – соединение несоединимого.

Еще и еще раз повторяю – будь осторожен. И лучше дождись первых морозов, тогда передвигаться будет намного легче. Можно будет даже выбраться на плато. Но это уже совсем другой мир, от которого лучше держаться подальше. Я пока в нем не разобрался. Арсений».

Он, кстати, часто расписывался не фамилией, а именем. Даже в деловых бумагах.

Снег в распадке едва начал подтаивать, и если бы там кто-нибудь рискнул появиться, следы бы обязательно сохранились. Преодолев метров триста вдоль речушки, я убедился, что никого здесь не было и быть не могло. Передвигаться по обрывистому склону берега, то и дело увязая в смолистых ветках стланика, стоило лишь по великой нужде. Да и то не каждый бы решился рискнуть собственной шеей или сверзнуться в речушку, которая, кстати, был не речушкой, а вполне непереходимым горным потоком, судя по внешнему виду, весьма неприветливого и сварливого нрава. И хотя, как писал Арсений, она была «единственной дорогой к сердцу хребта», следовало крепко подумать, прежде чем ступить на эту опасную тропу и пойти неизвестно куда и неизвестно зачем. Но я уже твердо решил, что чем бы мне это не грозило, я обязательно пойду по ней. Только не сейчас, а когда морозы устоятся, дел поменеет и Кошкин отыщется. Здесь его не было и быть не могло. Его сюда и ящиком водки не заманишь. Наверняка будет ссылаться на «технику безопасности». Насчет техники безопасности тут точно крутой минус. Не представляю, как Арсений эти четыре километра туда и четыре обратно до темноты преодолевал. По-моему, это просто невозможно. Проверим. Сочиняя свои инструкции, он явно рассчитывал если не на мое любопытство, то на самолюбие точно.

Поскольку «дорога к сердцу хребта» явно не годилась для поисков пропавшего лаборанта (звание, которое я пообещал Рыжему в случае, если хоть малая толика его россказней окажется правдой), оставался подъем на ближайшую сопку, с которой можно обозреть окрестности и наметить путь дальнейших поисков. Когда в институте я поинтересовался картой окрестностей стационара, на меня посмотрели с нескрываемым удивлением и посоветовали обратиться в весьма далекие от нашей профессии органы, которые давным-давно наложили строжайшее вето на огромную часть побережья и тянувшегося вдоль него хребта со всеми его ответвлениями, отрогами, увалами, кряжами и т. д. И хотя верховные деятели недавно народившейся демократии уже вовсю приторговывали секретами полувековой давности, но до карт здешних мест у них либо руки не дошли, либо они сочли безлюдные и малоизученные пространства, не запятнанные нефтегазовыми буровыми, недостойными внимания. В общем, карт мне никто не дал, а обращаться в органы я не рискнул – спохватятся и выпнут наш стационар куда подальше. Хотя дальше вроде уже и некуда.

На безымянную высотку, ближнюю к нашему временному поселению, я вскарабкался довольно быстро, чутьем угадав наиболее удобный путь среди острых разломов базальта, выпроставшегося ближе к вершине из все того же цепкого стланика и редких корявых лиственниц. Открывшийся отсюда вид меня разочаровал. Обозримое пространство ограничивалось лишь частью поймы реки с протоками и островами; километрах в шести за рекой виднелось озеро Абада, за которым до самого горизонта, размытая дальностью, плоскостью и бесцветностью, простиралась бескрайняя тундра. А вот обратную, наиболее для меня интересную сторону горной страны загораживали тяжелые туши гольцов, укутанные основательным снежным покровом. Чтобы разглядеть то, что скрывалось за ними, нужно было, как минимум, оказаться на вершине одного из них. А это будет уже намного серьезнее, чем только