— Здравствуйте, госпожа, — обратилась она ко мне по медиумной связи, — могу ли я кое-что передать своему сыну?

Блюдечко медленно и красиво задвигалось у меня под пальцами. Хороший человек с хорошим характером — это я чувствовала по деликатному характеру вибраций.

— Что, госпожа, скажите: что именно?

— Я еще жива, — проговорила твоя мать, — это значит, что мое тело еще дышит и потеет, но мой разум уже здесь. Вы понимаете, что я имею в виду.

— Что же? — спросила я.

— Этого я вам не могу сказать, — ответила она. — Но могли бы вы передать, что со мной все в порядке. Здесь так красиво! Ветер здесь белокурый, а деревья днем и ночью источают аромат, похожий на пение тысячи соловьев. Мой сын, мой милый сын…

— Да-да?

— Передайте, пожалуйста Янтье, что я его люблю. Всем сердцем… Такой славный мальчик…

Выходит, раньше твоя мама называла тебя Янтье, Йоханнес? Какое милое имя! Звучит чуточку по-польски. Эх, черт побери, эта проклятая ручка… Я еще хотела… Но что это..? Вошел инспектор с его кошмарной мафиозной рожей. Он вырвал у меня ручку, схватил исписанные листочки и спросил, что я делаю. «Вы ведь сами видите, что я пишу.» И еще сказала, что мне нечего скрывать. Нечего, и что…

«Отлично, — сказал он, — но почему вы пишете по-немецки?»

«Потому что мой друг не знает русского языка, — ответила я, расплакалась и сама спросила: „Сударь, как вы можете подозревать человека, не понимающего ни слова по-русски, в контрабандной торговле иконами? В контактах с московскими мафиози?“»

«Это наше дело, — лаконично ответил он, вернул мне ручку и, глядя на меня глазами протухшей устрицы, воскликнул: — У вас еще две минуты. Внизу уже ждет машина, которая отвезет вас в аэропорт. Там вам выдадут две тысячи рублей. После этого можете лететь в любую сторону, куда захотите. Я завидую вам… Широка страна моя родная…» И снова раздался тот же смешок, мелькнула гнусная ухмылка… Йоханнес, а сегодня днем, когда ты вернешься домой, они тебя не арестуют снова? О, где ты? Я бы хотела, чтобы ты был сейчас со мной. Я не понимаю, что творится. Они ведь дали тебе время до пятого декабря? Обо мне не беспокойся. Я о себе позабочусь.

«Когда дело будет расследовано до конца, вы сможете к себе вернуться», — это только что повторил и Смирнов. Расследовано? Когда все будет расследовано? Если ты во всем признаешься? Но если ты невиновен, то тебе не в чем признаваться… О, если бы чудо… Я могу лишь надеяться на чудо… это… Йоханнес…

Вниз тянулась линия в форме клюва попугая; они даже не дали Ире спокойно закончить письмо, подписать его. Я прижал к щекам холодные листочки. На ощупь они были как пергамент.

— Ну, и где же вы попрятались? — одновременно отчаянно и вызывающе закричал я, засовывая письмо в карман брюк и оглядываясь по сторонам. — Эй вы, шутники, куда вы подевались? Вы же хотели меня снова арестовать? Ну же, выходите…!

Но никто не появился. Стены, мебель, пустые чайные чашки возле кровати взирали на меня тупо, как глухонемые. Я сбежал вниз по лестнице и постучался в дверь, за которой прятался тип с багровым пятном. Ни звука, ни шороха в ответ я не услышал. Я снова поднялся наверх, сгреб в кучу все свои вещи, запихнул их в чемоданчик и вихрем вылетел на улицу.

— Kuda? — русский за рулем неизвестной «волги» нажал на тормоз.

— Отель «Астория», — ответил я, удобно устраиваясь на заднем сидении, а сам подумал: потрачу с пользой доллары Дефламинка. Мне необходимо помыться, побриться, погладить рубашку и костюм… Совсем недолго остается до моего разговора с принцем, моим будущим королем… А затем, милая Ира, затем все вообще…

Мой отец скончался в больнице через полчаса после того, как его нашли повесившимся на чердаке. «Подоспей мы на две минуты раньше, — рассуждал у меня над головой больничный халат — я все время наблюдал за стрелкой настенных часов, прыгавшей по кругу как длинноногое насекомое, — тогда бы мы его, вероятно, еще могли спасти…»

Моя мать молчала. Несмотря на ее расширившиеся зрачки, чуть ли не выскакивавшие из орбит, я знал, что она рада, с души у нее свалился груз.

— Что ты будешь кушать, золотце? — не дрогнув, спросила она меня, как только мы возвратились домой. Мне было страшно, я пытался не смотреть на притягивавшее меня как магнит кресло отца, стоявшее возле окна. — Оладушки? Или же блины с сиропом?

Как она могла быть такой оживленной? Это казалось мне предательством, несмотря на то, что я ее в то же время хорошо понимал, хотя и был маленьким. До этого я столько раз лежал без сна, глядя в потолок, в широкой постели рядом с мамой, в то время как снизу из кухни доносились крики и звяканье бутылок. И вот теперь папа умер. Он больше никогда не вернется. До тех пор пока, спустя много лет…

«Как, скажи, у тебя обстоят дела с дедушкой?» — спросил однажды циничный парнишка из моего класса. — «Откуда он родом? Не из Фрицландии ли?»

Я, смутившись, утвердительно кивнул, при том, что даже фотографии моего немецкого дедушки никогда не видел. К тому времени когда «бабуля», бывшая в услужении, приехала с папой в Голландию, дед уже давно был покойником. «Выходит, твой отец был чистокровным фрицем? — с триумфом отреагировал парень. — Господи Иисусе…» И, размахивая руками, он помчался от меня по школьной площадке, как глашатай, громко оповещая: «Отец Либмана чистокровный немец… Чистокровный…»

«Нет, я не хочу блинов! — заорал я на мать. — Папа умер. Я вообще не хочу ничего больше есть. Никогда! Никогда! Никогда!» И потом несколько часов кряду просидел на кухне, за тем же самым столиком, за которым мой папа ежедневно с трех часов дня начинал заливать себе в топку пиво из бутылок. Вот тогда-то мама впервые в страхе прошептала: «Боже мой, ты точь-в-точь как твой отец… Боже мой…»

«Хоп-хе-хе!»

Сегодня утром, дорогие мои слушатели, я начал опустошать содержимое маленького холодильника у себя в номере… Алкогольный клад, подсвеченный холодным голубоватым светом… Я начал с «Тиа Мария» — этого я никогда еще не пробовал, но если смешать это вино с виноградным соком, выйдет классная штука! Едва коктейль был выпит, я приступил к «Куантре»: ощущение такое, словно вступаешь в запретный сад, который весь сочится пчелиным медом… Прикладывался время от времени и попеременно к двум баночкам пива, ради освежения губ… И сразу же вслед за тем приступил к следующим баночкам, к каждой по очереди, и под конец… Под конец я едва успел доковылять в сторону ванны, где меня скрутило; да-да, в то время, пока, пьяный в стельку, я лежал на полу между ванной и унитазом, все вышеперечисленные дорогие напитки волнами выплескивались из меня наружу.

«Мой дорогой принц, мой будущий государь, понимаете ли… Все дело в том…» Нет, слишком витиевато! Выражайся проще, Янтье… В двух словах, все никак не приучишься (главное ты все равно не пропустишь)… Давай проще, напрямик… Сколько ему примерно лет…? Еще нет и тридцати… Так вот и давай, прямо в лоб… «Ваше королевское Высочество Виллем-Александр, меня зовут Йоханнес Либман, у меня одна проблема человеческого свойства… Уже три месяца прошло с тех пор, как… Да-да, три месяца, как же быстро летит время! — как я прибыл сюда в Санкт-Петербург в составе группы и вот…» Опять неправильно! Интонация должна быть более задушевной, все должно звучать задушевно и в то же время по-деловому… Только тогда получится то, что надо… Опустить все лишние детали… Не растекаться мыслью по древу… «В составе группы…» У принца наверняка голова другим занята!