— Шквалит. Порывами, — перекрикивая свист турбин, совершенно излишне напутствовал командир полётной группы пилота, — едва оторвёшься, может подхватить и сдуть.

Тот, возясь с застёжкой надувного аварийного комбинезона, в ответ кивал, молча, и сам всё видя, дескать «ничего страшного — доводилось и в худших условиях».

* * *

Терентьев поднялся наверх «проветриться», не задерживаясь в полумраке ходовой рубки, вышел на правое крыло мостика.

Быстрый взгляд вперёд по ходу движения, вдохнув морскую влажность и минусы (градусов 7) воздуха.

Впереди серый нос корабля. Угадывается (скорей из-за знания, что это так) тёмно-бардовая краска палубы, с зацепившимися белыми снежными проплешинами — наледь. «Вот всегда так…, чтобы, где не произошло, ни случилось, сначала смотрю вперёд — что там дальше! А дальше у нас — океан, мрачный океан (это эмоции!), ночь проглядывается от силы метров на сто. И то — из-за белых хлопьев барашек на гребнях. А так — всё забивает мельтешня…, дождь, снег? Чёрти ни пойми что! Словно белый радиопомеховый шум на экране. Что, несомненно, скажется на локации. «Тараву»-то естественно не прозеваем, а вот всплывёт какая тварь на перископ — не увидим».

С сигнального мостика вертолётная площадка цеплялась лишь краем. Как раз взлетел первый «камов», отваливая в сторону.

Погасил бортовые огни и тут же канул во тьму.

Терентьеву, когда он следил за движением на корме через камеру из ГКП, показалось, что боцман слишком увлёкся освещением. Но снаружи убедился, что любые навигационные огни наверняка рассеются в непогоде уже метров через триста-четыреста.

«Если, конечно не врубать прожектора́. А вертолётчики ребята опытнейшие. Посадка по системе «привод-В» отработана на пять с плюсом»[92].

И порадовался, что не успели «ободрать» слётанную авиагруппу в пользу проходящего ходовые «Нахимова».

«Или только будет проходить? Это если «здесь». А «там»? Наступит ли оно теперь — это «там»? Так, Коля, давай-ка не будем себе забивать голову тараканьими жопками, как любит говорить Скопин».

Вспомнив о старпоме, сразу почувствовал, как усталостью набрякли, потянулись вниз веки, опустились уголки рта, словно под ударным гравитационным птозом[93].

«Надо обязательно наведаться в лазарет и узнать о потерях».

Что-то там нехорошее краем уха услышал на ГКП о Скопине — ранение в голову и потеря глаза».

Его даже передёрнуло, когда он попытался себе это представить.

Слышал, как протарахтел второй «камов», удаляясь по правому траверзу.

Третья машина неожиданно навалилась хлюпаньем лопастей, весьма неторопливо почти по-хулигански проходя вдоль борта мимо мостика, и Терентьев невольно помахал рукой, разглядев блеснувший шлем, крутившего головой пилота. Видимо у того в полётном задании был непосредственный курсовой сектор — вертолёт уходил строго вперёд по генеральному курсу крейсера.

«Пойду в лазарет, подбодрю раненых…, хотя это лучше бы получилось у говоруна Скопина. Но, если его так серьёзно зацепило….

Нда-а! На мостике старпома я увижу не скоро. Эх, Андрюша, как же тебя угораздило»?

Кивнув вахтенному сигнальщику, Терентьев нырнул в дверь, двигая к лифту.

«А потом допросить цээрушника. Даже если он мало что знает о планах «вашингтонских ястребов», то и по косвенным факторам можно будет определить — насколько далеко готовы пойти янки. Вот тут к месту был бы прежний особист — опытный волчара и тонкий психолог. Но вместо него прислали дрища столичного, да ещё и с гонором».

Уже в лифте почувствовал перекладу руля — его плавно потянуло в бок на стенку. Выпустив вертолёты, крейсер снова ложился на противолодочные зигзаги.

Близость к медицинскому отсеку обозначилась издалека. Сначала в коридоре встретились два матроса.

«С перевязки, — подумал сразу, — судя по бинтам и слегка ошарашенному виду».

От парней пахну́ло медицинскими препаратами, а вскоре он окунулся во все эти не совсем жалуемые им флюиды, подойдя к медблоку.

В тамбуре махнул «вольно» двум подобравшимся при виде командира корабля морпехам и санитару, возившемуся со своим врачебным тревожным чемоданчиком.

— Старшина, Пономарёв там? — Обратился к санитару Терентьев, кивнув на дверь в амбулаторию.

— Капитан в операционной, у него сейчас «тяжёлый»….

— Кто?

— Наши уже все по койкам, — санитар правильно понял обострённый интерес в вопросе и почти буднично пояснил, — обезболенны, перебинтованы и уложены, трое под капельницей. А на операционном сейчас эти…, из пленных. «Тяжёлых» сюда притащили, а «лёгких» идём на месте обработать.

Терентьев хотел спросить о потерях, колеблясь, снова ловя себя на желании отсрочки неприятных данных.

Молчание длилось едва ли минуту, но принуждённо, что читалось и во взгляде санитара — дескать, «чего командир вытаращился и молчит?».

Найдя отговорку, что старшина может не знать всего, Терентьев лишь кивнул, открывая дверь. Не стал спрашивать и где лежит старпом, полагая, что укажут уже на месте, да и сам имел представление, где могут разместить легкораненых и не очень.

Невозмутимость старшины объяснимо укладывалась в общую обстановку в лазарете — никакой суеты, ни тем более аврала. Сразу нашёлся дежурный санитар, препроводивший его в изолятор, где находился старпом.

— Тута оне! — В его интонации повеяло чем-то старорежимным, ещё царским, словно к его благородию, — лежачих развлекають.

Именно «развлекають», с этим мягким присвитом «ть» на конце!

Терентьев даже не взглянул на дежурного (намеренно ли тот кривляется или просто говор у него такой), так как в проёме открывшейся двери в изолятор увидел спину старшего помощника. Голова перебинтована по самые уши, может потому тот и не услышал открываемую дверь.

Скопин делал то, что надо — взбадривал личный состав, да ещё и в самой удачной своей манере — балагурил.

— …а я ей и говорю: ну, вот как? Как? И вроде он надёжно упрятан под черепной коробкой.

И дыры́ в голове нету…, кхе, тогда-то точно не было, — он со смешком, но осторожно прикоснулся к своим бинтам на голове, — но как? Как вы — женщины умудряетесь выносить мозг!!!???

На последних словах слушатели ему уже круглили глаза на появившегося за спиной посетителя.

— А-а-а-а! Командир! — Скопин поворачивался к Терентьеву сковано и всем туловищем — видимо крутить головой ему было больно, — а мы тут как лесорубы о бабах….