Мне всегда казалось, что детские шалости — это всегда детские шалости. Они редко заканчиваются чем-то хорошим. Их следует вовремя пресекать и делать скидку на возраст стоящего перед тобой оболтуса. Уж не знаю, насколько Егоровна разделяла мои взгляды, но теперь передо мной открылись едва ли не все карты. Кондратьевич не просто так не хотел пускать меня к инквизаториям. Да, он опасался того, что из адских глубин я могу попросту не вернуться. Или вернуться, но при том взвалив на свои плечи неподъемный долг: у кривохвостых брать взаймы — что с душой распрощаться. Но были и иные причины: старик хитро умолчал, что по моей вине был утрачен артефакт рода Ломоносовых.

Наверно, с тех самых пор опала, в которую угодила наша семья, начала набирать обороты, достигшая апогея в тот самый миг, когда поместье вспыхнуло огнем, а нанятые нами же уральцы не сумели отстоять Кошкино Кольцо. Интересно, кто в здравом уме мог решить, что это была продажа артефакта за рубеж, чтобы обвинить в этом отца?

Но Император был непреклонен — дважды одной ошибки он не прощал.

Егоровна вела меня за собой, будто телка на привязи. Алиска, едва завидевшая меня, желала броситься следом. Но мне снова пришлось ей отказать. Егоровна утверждала: то, что я увижу сейчас — только для глаз благородных.

Здравый смысл строил теории. Старуха была зловеща, отказать ей в этом было трудно, в особенности после жестокого обмена жизнями. Но вот подозревать ее во всех мыслимых и немыслимых злодеяниях стоило вряд ли.

Страх вился надо мной летучим змеем, неистово шипя прямо на ухо, что старуха попросту тащит меня в застенки своих пыточных лабораторий.

А что такого?

У Слави в церкви, у главы инквизаториев — прямо в застройке великого театра, ничего необычного, все как и должно быть.

Мы медленно, с предосторожностями, спустились на третий этаж. Демоны бежали впереди нас любопытными псами. Трехглавые, больше похожие на церберов, гончие, припадали мордами к ворсу ковра в надежде вынюхать противника. Боевики не спешили продолжать атаку — я точно не знал, но чуял, что Егоровне это не нравится.

Черная книга парила над землей, следуя за старухой по пятам. К ней то и дело, словно решив испытать удачу, тянули руки незримые бестии — и тут же отдергивали в ужасе, словно поглотительница душ кусала нечисть за пальцы.

Егоровна осмотрела трупы, оставленные нами с Алиской, посмотрела на меня и отрицательно покачала головой — я так и не распознал, что она хотела этим сказать. Гвардейцы рвались идти вместе с нами, но Егоровна дала им точно такой же от ворот поворот, как и Алиске. Зрелище только для избранных — зачем вы там?

— Так, значит, когда-то вы владели Кистью Мироздания?

Мой вопрос как будто проскочил мимо ее ушей.

Когда-то она владела Кистью Мироздания. Откуда и как она взялась у рода Ломоносовых — неизвестно. Биска, едва ли не висящая на моей спине, не унималась. Ей не хватало разве что делового костюма и указки, чтобы обратиться в мечту любого школьника — горячую учительницу. Безобразница, готовая озорничать, сейчас была сама игривая серьезность. Знания так и лились с ее языка, проникая благоговейным ядом в мою душу. С ее слов выходило, что в погоне за знаниями Михайло наше все Ломоносов излишне увлекся творческими потугами. Результатом бессонных ночей стала кисть, сразу рисующая мозаикой реальности. Кусочек к кусочку она могла подбирать лучшие из вероятностей, обращая чужие неуспехи в единую картину удачи. Мнения гуляли в умах людей — кто-то говорил, что подобная вещь способна разрушить реальность и знакомое всем мироустройство, кто-то кричал, что существование подобной вещи попросту невозможно и противоречит законам всем известных нам наук.

Я посмотрел в спину Василисы Егоровны и начал понимать, почему инквизатории своей стезей выбрали одновременно науку и чертознайство. Там, где законы бытия дают трещину и спешат прочь, на помощь приходит иной, тонкий мир. А если уж их смешать вместе….

Шахта лифта, как и он сам, прятались за каскадом книжных шкафов в кабинете директора. Даже владелец «Ъеатра» предпочитал не возносится на вершину последнего этажа и обставил свой кабинет ниже.

Чтобы не смущать сильных мира сего, подсказала мне Биска, да я это и сам понял.

Кисть Мироздания была утрачена — не один мой род, оказывается, терял в никуда великие артефакты. Как, почему и где — Егоровна то ли не знала, то ли не желала давать однозначного ответа. Вспоминала о случившемся с ухмылкой — будто бы все это было далекой, простой и знакомой игрой.

Или сказкой для того, чтобы навесить мне побольше лапши на уши.

Я глянул на Биску, но та не желала открывать мне тайну — правду говорит наша общая чертознайка или знатно привирает?

— А Император? — спросил я, на что старуха лишь пожала плечами.

— А что Император? У него нет волшебной перчатки, чтобы щелкнуть пальцем и заставить нечто явиться из ниоткуда. Он, конечно же, был в ярости. В еще большей ярости он оказался после твоей выходки.

Я закусил губу. Выходка-то, на самом деле, была и не моя вовсе, а Рысева-бывшего. Но я, кажется, теперь понял смысл тех фраз, когда говорят, будто делает другой, а стыдно становится тебе.

Петербург, по словам Егоровны, гудел словно разбуженный улей. Белые Свистки на пару с инквизаториями были поставлены на уши. Утрачен не просто великий артефакт — почти что оружие судного дня. Политическая арена дрожала, ожидая развития событий. Кое-кто потирал ручонки, желая в скором будущем снова выйти на арену победителей и сверхдержав, задвинув Российскую Империю в дальний угол истории.

Иначе…

Моя выходка была шуткой. Чья это была идея? Егоровна не знала и не желала знать. Император всеми силами дал ей понять, что отныне род Ломоносовых если и не в опале, то под большим подозрением. Как это одна из величайших чертознаек могла вот так запросто прошляпить то, что было завещано великим русским гением? Почему ее бесы, коли уж она с ними на короткой ноге, ничего про это не ведают? Василиса же Егоровна использовала мои лучшие традиции и не собиралась оправдываться ни перед кем. Но взбудоражилась, когда Рысев проник в библиотеку, в ее кабинет: как только мальца не порвали вездесущие черти, оставалось только диву даваться.

Заслышав, что была утрачена какая-то кисть, малец по душевной доброте приволок ей свою — измазанную акварелью и чем-то еще. Егоровна хорошо запомнила этот момент. Потому что не запомнить это