class="a">[262]. В самом разгаре была тревога из-за предполагаемой войны, поэтому Ворошилов вполне ожидаемо выдвинул на передний план военные интересы страны:

Последние продовольственные затруднения в Москве, породившие громадные очереди у продуктовых магазинов и преимущественно в рабочих районах, представляют, безусловно, грозное явление. И не только потому, что, взятые сами по себе, эти очереди выражают какие-то серьезные недостатки нашей организации, какие-то значительные просчеты в наших планах, но, главным образом, потому, что легкость, с которой распространяется продовольственная паника, может создать тяжелое положение внутри страны при первом военном осложнении.

Для подготовки записки Ворошилов 1 ноября совершил обход московских кооперативов, в ходе которого он «беседовал с зав. магазинами, расспрашивал продавцов и, наконец, старался сам изучить состав очередей и их настроение». К счастью, он смог сообщить, что настроение «спокойное»: «…не было давки, злобных выкриков, шумного выражения недовольства». Более половины людей в очередях не были членами соответствующего кооператива, но подавляющее большинство проживало неподалеку. Чтобы обойти ограничения, повсеместно касающиеся количества товаров, которые каждый мог купить за раз (шесть килограммов для членов кооператива, три для остальных), они стояли в очереди семьями. Люди, очевидно, запасались впрок: во время кризиса спрос на белую муку взлетел в восемь раз и достиг уровня свыше семи тонн в день.

Ворошилов настаивал на том, что мука не в дефиците: на его взгляд, имела место людская «паника», а не реальный продовольственный «кризис». Все это время в московских магазинах было достаточно запасов ржаной муки и достаточно пшеничной муки для удовлетворения обычных потребительских нужд. Однако дела, вероятно, обстояли так же в феврале 1917 года, когда хлебные бунты в Петрограде привели к свержению монархии. Нет сомнений в том, что Ворошилову был известен прецедент десятилетней давности. Как и в 1917-м, возникновение охваченных паникой очередей в 1927-м стало отражением опасений народа по поводу будущего, в этот раз вызванных газетными сообщениями о плохом урожае в Украине и вездесущими слухами о войне. Ворошилов отвергал такие публикации как необоснованные и возлагал вину за всю эту ситуацию на прессу: «…печать сама сеяла панику, помещая часто непроверенные и просто неверные сведения о недороде пшеницы и о недостатке пшеничной муки». По его предположению, также следовало винить самих граждан в нерациональном запасании мукой.

Впрочем, Ворошилов признавал существование определенных проблем в структуре снабжения, которые требовали принятия ответных политических мер. Примечательной чертой эпизодов паники в Москве было то, что поводом для них послужил дефицит относительно дорогих продовольственных товаров: первосортной пшеничной муки, а не ржаного хлеба или ржаной муки, рафинированного сахара, дорогих сортов масла и мясных отрубов. Размышляя над этим, нарком обнаружил причину беспокойства:

Спрос на сахар-рафинад преимущественно перед сахарным песком, спрос на лучшие сорта мяса и на высшие сорта белой муки в рабочих районах является, с одной стороны, фактом положительным, потому что свидетельствует о росте материального благосостояния масс. Но, с другой стороны, общий экономический уровень не таков, чтобы переходить к питанию высокоценными продуктами. В наших условиях рост потребления крупчатки при низких внутренних ценах ударяет прежде всего по экспорту и является неслыханным видом самой непозволительной расточительности.

Одним из вариантов решения, конечно, было бы позволить ценам абсорбировать избыточный спрос, но Ворошилов не стал обсуждать этот вариант, вместо этого выступив за проведение административных мероприятий, чтобы предоставить центральному правительству более широкий контроль над продовольственным рынком. Эти мероприятия предполагали накопление стратегического запаса основных продуктов питания в крупных городских районах; разработку и внедрение реалистичных стандартов продовольственного потребления; введение всесоюзных стандартов для хлеба и муки и строгого запрета любого производства и сбыта муки сортов, не охваченных этими стандартами; разработку подробных планов продовольственного снабжения в случае войны; наконец, установление фиксированных цен на муку на частном рынке и введение уголовной ответственности для нарушителей. К слову, Ворошилов похвалил заведующих магазинами, которые энергично отреагировали на панику и смогли обслужить покупателей, мобилизовав в отделе муки весь торговый персонал.

Ворошилов не употребил слово рационирование, но трудно представить, как иначе в отсутствие ценовых скачков его «реалистичные стандарты» могли бы отвлечь потребителей от продовольственных продуктов более высокого сорта. Другие рекомендации были недвусмысленными. В них была подчеркнута важность резервов как инструмента государственного вмешательства в работу рынка – тем самым оформлялась господствующая линия советской экономической теории. Этот подход имеет давнюю традицию: как отметил Ричард Роббинс в своем исследовании голода 1891 года в России, правительства с незапамятных времен пытались справляться с продовольственными кризисами и устранять их посредством строительства амбаров [Robbins 1975: 14–15][263]. Учитывая недоверие большевиков к рынку, неудивительно, что строительство амбаров они предпочли альтернативному методу решения продовольственных кризисов, а именно невмешательству в ценообразование в сочетании с льготами. Еще до того как были устранены последние проявления голода 1921–1922 годов, был учрежден первый советский зерновой резерв – постоянный фонд посевного зерна, который назывался «неприкосновенным фондом», или непфондом. В 1926–1927 годах расширение стратегических запасов жизненно важных товаров совпало с ужесточением позиции сталинцев по отношению к частному предпринимательству, а также с их обостряющимся ощущением международной угрозы. В связи с этим был организован второй зерновой резерв, «государственный зерновой фонд», имевший следующие цели: прокормить население в случае голода, обеспечивать потребляющие регионы в периоды временного дефицита, а также дать правительству возможность наполнить рынок в случае резкого повышения цен[264]. В своих рекомендациях Ворошилов указывал на целесообразность создания дополнительных резервов в расчете на возможные военные нужды. Остается неясным, когда именно эта рекомендация была выполнена, но к 1931 году каждые несколько месяцев в бюрократических структурах действительно появлялись «планы мобилизации», а правительство обзавелось резервами всех основных продуктов питания. Сахар и мука, сушеные овощи, бобы и орехи, замороженные и консервированные мясные, рыбные и овощные продукты запасали в каждой губернии и почти в каждом крупном городе в рамках так называемой мобилизации, или «мобфонда», целью которого была поддержка продовольственного снабжения на начальном этапе войны. Региональные партийные руководители могли пользоваться мобфондом, как и другими фондами, находящимся в ведении Комитета резервов СТО, и прибегали к нему (с разрешения СТО или Совнаркома) как к краткосрочному решению в случае кризиса продовольственного снабжения. Нормативные акты предполагали, что эти запасы затем должны быть восполнены в течение месяца[265].

Если сталинский военачальник рекомендовал запасаться резервами на случай возможных военных и экономических потрясений, то органы безопасности в привычной для них манере упирали на репрессии. 29 октября, за три дня до того, как Ворошилов совершил свой обход магазинов, в качестве ответных мер на московскую «мучную панику» собственную докладную записку в правительство