целом, согласно разным оценкам, частная торговля играла более важную роль в национальных республиках и регионах РСФСР, а также на Дальнем Востоке[247]. Важно то, что власти делали выводы о способности страны справиться без частной торговли, основываясь на средних всесоюзных и российских показателях, в сочетании с информацией, полученной из Москвы, Ленинграда и нескольких других крупных городов. Очевидно, что такая выборка данных вызывала преувеличенную уверенность в том, что социалистический сектор достаточно компетентен для торговли в восточной и западной перифериях страны, а также в сельской местности по всей стране.

Второй количественный показатель, который убеждал власти в состоятельности государственной и кооперативной торговли, измерял пропорциональный вес социалистического и частного секторов в потреблении домохозяйств. В 1920-х годах было опубликовано множество аналитических работ, рассматривающих бюджеты домохозяйств, в которых содержалась информация о доходах и расходах, о количестве различных товаров, которые покупали граждане, и о каналах, через которые они совершали покупки[248]. Несмотря на некоторые неточности, связанные с субъективной оценкой респондентов, эти работы, безусловно, были важным источником для любого вида анализа потребления или торговли в Советском Союзе, и советские власти рассматривали их именно так.

Что важно и характерно, отчеты, поступающие в правительство в конце 1920-х годов, касались исключительно бюджетов городских жителей и почти исключительно – промышленных рабочих. В соответствии с данными, опубликованными в период с 1922 по 1927 год, эти отчеты показывали растущую долю кооперативов в обеспечении рабочих потребительскими товарами разных секторов по сравнению с частными торговцами (см. табл. 4.2). Политические круги были воодушевлены тем фактом, что в ноябре 1929 года в среднем всего 7,4 % расходов рабочих на непродовольственные товары приходились на частный сектор, а в Ленинграде и Харькове тот же показатель упал ниже 4 %. Даже в республиках и регионах за пределами РСФСР роль частного сектора как источника промышленных товаров для заводских рабочих едва превышала 10 % их расходов на такие товары. Более того, учитывая, что цены на промышленные потребительские товары в частном секторе были в среднем на 66,3 % выше, чем в кооперативных магазинах, это означало, что в реальном выражении (или, как это называют в торговой статистике, в натуральном выражении, как противопоставление объему продаж) лишь 4,6 % из приобретаемых советскими рабочими промтоваров они получали от частных продавцов[249].

Частный сектор продолжал играть существенную роль в потреблении рабочими продовольственных товаров, но даже здесь обследования бюджетов отмечали постепенный спад. В Москве в ноябре 1929 года всего 4,5 % расходов рабочих на продовольствие приходилось на частный рынок (включая крестьян и профессиональных торговцев)[250]. За пределами крупных промышленных центров и в особенности в наиболее плодородных сельскохозяйственных районах на частный рынок все еще приходилось 35 % продовольственных расходов рабочих. Разбивка исследования по продовольственным категориям показала, что на частном рынке городские рабочие почти не покупали хлеб, сахар и соль, но приобретали большую часть фруктов и молока (65 %) и значительную долю овощей (38 %), других молочных продуктов (36 %) и мяса (15 %). Стоит повторно отметить, что эти доли были гораздо выше в южных и восточных районах Советского Союза[251].

Таков был контекст предложения о запрете частной торговли промышленными товарами, которое внесла Яковлева в феврале 1930 года. На основе исследований бюджетов заводских рабочих она и другие представители власти заключили, что частное предпринимательство играет ничтожную роль в снабжении потребителей промышленными товарами и, разумеется, служит в основном для «обесценивания реальных зарплат рабочих».

Таблица 4.2. Частная, кооперативная и государственная торговля как источник товаров для городских рабочих, 1923–1929 годы (данные с ноября)

Источники: [Бюджеты рабочих и служащих 1929: 87]; ГАРФ. Ф. 374. ОП. 28. Д. 3862. Л. 10–14.

Однако нельзя сказать, что это было главной причиной их беспокойства: тут же автор исследования частной торговли, проводимого Рабкрином с 1928 по 1930 год, призвал правительство расширить продажу ограниченных промышленных товаров «по повышенным ценам (вдвое, втрое и т. д.)»; сахар и некоторые текстильные продукты на момент 1929 года в самом деле были отложены для продаж по более высоким ценам[252].

Факт остается фактом: о состоятельности представителей социалистической торговли правительство судило на основе явно нерепрезентативных источников. В отличие от представителей других социальных групп, заводские рабочие выигрывали от существования системы рабочих кооперативов – этот компонент социалистической торговли функционировал успешнее всего. Что важнее, в 1930 году численность заводских рабочих составляла всего от 10 до 12 миллионов при общей численности населения страны в 157 миллионов человек; они не представляли собой большинство городского населения и тем более большинство русских граждан, они были еще меньшей группой среди узбекского, киргизского и азербайджанского населения, а также других южных и восточных народностей, населявших Советский Союз. Решив устранить частные торговые предприятия, Сталин и его соратники поставили предполагаемые интересы московских рабочих выше, чем реальные интересы крестьян и кустарей по всей стране.

Хотя в конце 1920-х годов были предприняты попытки улучшить состояние государственной и кооперативной торговли, качественные аспекты магазинов социалистического сектора оставляли властям мало поводов для торжества. Несмотря на то что к 1930 году кооперативы привлекали покупателей своими низкими фиксированными ценами, постоянная нехватка товаров сделала эти магазины объектом всеобщих насмешек. Описания кооперативных магазинов, присылаемые в газету «Правда» и сделанные по большей части рядовыми коммунистами, подчеркивали дефицит практически всех товаров, кроме водки и косметики: «Одни пустые полки да флаконы духов» (Мордовия); «В кооперации ничего нет, кроме водки да вина» (Ростов); «Мы имеем в наших магазинах только вина» (Урал)[253]. «Несознательные» рабочие неминуемо заключали, что вина за эти и другие неприятности лежит на советской власти; члены партии винили «частников». Например, один коммунист, работник флагманского универмага анализировал существующие проблемы следующим образом:

«Кто-то» создал мнение, что бери то, что есть, сегодня и бери во что бы то ни стало, потому что на завтра ничего не будет и неизвестно, когда появится, потому что-де, мол, индустриализация. Доходит до боя витрин, выворачивания металлических ограждений, до дикой нечеловеческой давки.

В центральном универмаге (в рознице Мосторга, что на Петровке) из-за буйного напора такого покупателя создается угроза провала 4-го этажа. Публика наглеет весьма определенно и с каждым днем все больше и больше, причем развязывают антагонизм и провоцируют [толпу], создавая напряженную атмосферу, элементы, в первую голову бесспорно занимающиеся перекупкой[254].

Судя по нескольким эпизодам с 1928 по 1930 год, эта «напряженная атмосфера» была не на шутку серьезной. В Новороссийске толпа, собравшаяся перед кооперативным магазином, получившим поставку тканей, стала