class="p1">Наставница Гальет зыркнула на меня победно, потом прищурилась на кандалы и убрала их то ли в противоречивом жесте сочувствия, то ли потому что в них больше не было смысла.

— Посиди и подумай над своим поведением, — приказала она. — Пока не научишься послушанию, тебе нечего делать в Службище. Ты наш позор, а не эн-нари, — её слова не обжигали обидой, хотя сказаны были именно для того.

Стать эн-нари — не мой выбор, потому я не обязана соответствовать ничьим представлениям об избранной заклинательнице и могу поступать так, как считаю правильным. Даже если за это на меня обрушится гнев всех служительниц Иль-Нойер.

— Остров позорю не я, а вы! — крикнула им вслед, но ответом мне стал лишь громкий хлопок двери и скрежет задвигаемого засова. Комната погрузилась в кромешный мрак.

Стало так тихо, что звук моего сбивчивого дыхания наполнил пространство. Я нащупала стену и с трудом поднялась. После кандалов ноги болели и подрагивали. Медленно идя вдоль стены, нашла дверь. Хотела потрясти за ручку, но изнутри её не оказалось. Комната открывалась и закрывалась только снаружи.

Внезапно меня обуял животный страх. Я осталась в темноте совсем одна и ничего не могла с этим поделать. Закричу — никто не услышит. А если услышит, всё равно не станет помогать. Ненавистное послушание! В меня безуспешно вдалбливали его всё детство и даже здесь пытались ему научить.

— Нет во мне послушания! — выкрикнула я. — Не перед такими, как вы.

Мой голос вернулся приглушённым эхом. В этой комнатке с голыми стенами звуку негде было развернуться. Но даже так он оказался слишком громким для привыкших к покою камней. Они пробудились от дрёмы и возроптали, сначала разрозненно и тихо, но вскоре их голоса начали сливаться в неразборчивый гул.

— У-у-у-у, — гудели они у меня в голове. — У-у-у-у… ещё… у-у-у… одна-а… — из гула с трудом выцеплялись слова. — Шу-умная… у-у-у… шу-умная…

Мне вспомнилась босоногая Брижина в молельне и её слова: «Стены этого храма не любят шум. А от обуви слишком громкое эхо». Молча, чтобы не побеспокоить камни ещё больше, я разулась. Пол оказался не просто холодным, а ледяным.

— Простите, — прошептала, не надеясь, что ко мне прислушаются, но гул немного утих.

— У-у-у… эн-нари-и… у-у… неча-астый гость… — донеслось откуда-то сбоку. — Пока-айся… у-у-у… пока-айся… отпу-устят.

— Нет, — ответила, с трудом сдерживая голос. — Мне не в чем каяться.

— У-у-у-у, — загудели камни громче, и в их гуле мне послышалась заинтересованность. — У-у-у… она-а!.. у-у… расска-ажем ей… расска-ажем… у-у-у…

Холод под ногами резко сменился теплом, и камни под ладонью тоже начали нагреваться. Перед глазами вспыхнуло видение.

Темнота. Ровно как сейчас. Но всё происходит в иное время. Детский всхлип. Ещё один.

— Отпустите, — напуганный голосок, который отчего-то кажется знакомым.

Надменная усмешка из-за двери.

— Уяснила урок? — голос принадлежит Высшей.

— Да, — и снова всхлип. — Я дам обет.

— Дочь предателей не может быть свободной, — от слов веет холодом и презрением. — Радуйся, что осталась жива.

Открывшаяся дверь роняет косой луч света. Он выхватывает заплаканное лицо, детское, но такое знакомое. На полу, обхватив колени руками, сидит Брижина.

— Вся в мать, — выплёвывает Высшая. — Никакой верности острову.

Картинка вспыхивает и сменяется. Та же комната. В дверь заталкивают девочку. На этот раз незнакомую. Она спотыкается и падает на пол, стёсывая ладони. Плачет. Оказывается в темноте. Продолжает рыдать и просит выпустить, но за дверью уже никого нет.

Снова вспышка. И ещё одна девочка. На лице след от пощёчины, губа рассечена.

— Подумай над поведением, паршивка! — рычит взрослый женский голос. Хлопок двери и темнота.

Опять вспышка. И похожая картина. А потом ещё одна.

Бесконечная череда слёз, криков, ссадин и оскорблений. Иногда в комнату к измученным ученицами заходят наставницы. Бьют ботинком по ноге, заставляя проснуться и обратить внимание.

— Усвоила урок? — спрашивают снова и снова. Сколько бы видений ни сменялось, этот вопрос остаётся неизменным. И всегда, какой бы смелой или гордой девочка ни была, она в итоге отвечает: «Да, усвоила».

От этого зрелища тошнота подступает к горлу. По щекам течёт что-то горячее. Слёзы. Мне хочется остановить это сумасшествие. Больше не видеть. Но камни не унимаются. Жаждут показать всех до единой шумных и непослушных учениц, которых заставили раскаяться. Мне приходится смотреть. И с каждым заплаканным лицом в груди что-то умирает. Так не должно быть. Этого не должно было случиться.

— Хватит, — мой хриплый голос прокатывается по комнате и возвращается эхом.

В ответ на него очередное:

— У-у-у…

Последняя вспышка. Снова лицо Брижины, когда она поднимается с пола. В ней по-прежнему нет смирения. Только боль.

Всё гаснет, и я, наконец, возвращаюсь во мрак настоящего.

— У-у-у-у, — гул поднимается пуще прежнего. — Шу-умно… видишь?.. шу-умно… у-у, — пожаловались камни.

Но я их не слушала. В груди клокотало, а перед глазами застыло лицо сестры, полное боли. Сколько раз её оскорбляли за проступок родителей? Сколько раз бросали в эту комнату или били? Сколько гордых и непокорных заклинательниц было здесь сломлено?

Камни под ногами не остывали, а раскалялись ещё больше.

Меня тоже хотят вот так сломить? Заставить дать обет или клятву? Добиться безмолвного послушания?

— Такого не будет, — прошептала я, вытирая слёзы, но они никак не хотели останавливаться. Продолжали литься по щекам.

— Вспо-омнить… у-у… надо вспо-омнить, — откликнулись камни. — Сла-абая эн-нари-и… у-у-у… сла-абая.

Их слова впивались крюками в душу. Да, слабая. Сильная уже давно бы что-то сделала. Я же сначала потеряла способности, а теперь, вернув их, не умею управлять.

— Не знаю, как стать сильной, — прошептала я.

— У-у-у, — загудели камни. — И глу-упая… у-у… глу-упая… Не зна-ает… у-у-у… не зна-ает, — смеялись они. — Эн-нари-и… не зна-ает?.. у-у…

Мне нечего было ответить на их издёвку. Потому я слушала гул молча.

— Каса-алась… у-у… изло-ожья… и не зна-ает… у-у-у… — негодовали камни. — В тебе-е… у-у… всё-о в тебе-е… Все-е в тебе-е… у-у-у…

— Кто все во мне?! — повысила я голос, не выдержав.

— Шу-умная эн-нари-и… у-у-у… шу-умная… все-е предыду-ущие в тебе-е… вспо-омнить… надо вспо-омнить… у-у… — камни начали затихать, утомившись от разговора. А я застыла, осознавая. Все предыдущие эн-нари во мне.

Глава 21

— Во мне… — прошептала я, подражая камням. — Все прежние и их знания, все умения уже во мне, — опершись спиной о стену, я медленно сползла на пол. В комнате по-прежнему царила тьма, а у меня не было ни малейшего представления, как выбраться. И как найти эти скрытые знания. — Всё во мне, — прошептала я снова и прикрыла глаза, ища в потёмках памяти чужие воспоминания.

В мыслях мелькнуло: «А ведь я и