Кажется.

Хотя я его делаю по-другому. Не каждую субботу, конечно, это я соврал. Но иногда делаю. Мне нравилось иногда готовить самому. Что-то неожиданное для холостяка.

Я ел суп и смотрел на Настю.

А она смотрела на стену. На портрет Ольги с ребёнком на руках.

– Ты ведь на самом деле никогда не верил в то, что она сказала, – внезапно произнесла Настя. – Иначе не повесил бы эту фотографию.

– Поверил, – пробормотал я.

– Нет, – беспощадно сказала Настя. – Не ври себе, Денис. Тебе хотелось в это поверить, потому что так было… легче. И ребёнок не твой, и жена обманщица. Но ты бы не смотрел каждый день на это фото. Ты на самом деле всё понимал. Но делал вид, что поверил.

– Как-то сложно, – пробормотал я.

– А мы, люди, вообще сложные. Это кваzи у нас простые. Что ты будешь делать?

– Это мой вопрос…

– Да, и ответ тоже твой.

– Не знаю, – сказал я и отложил ложку. – Вкусный суп. Спасибо. Я не знаю, Настя. Тут же проблема… Михаил…

Она нахмурилась:

– Ты думаешь, раз он спас ребёнка, то твоя жена… её…

– Да.

– Может быть, кто-то другой её… убил? – осторожно спросила она. – А он спас.

– Нет, – сказал я. – Не спрашивай почему. Но тут я почти уверен. Это не как с сыном. По-настоящему уверен.

Настя молчала, водила пальцем по столу. Потом сказала:

– Слухи такие ходят… Что восставшие возвышаются, если они убивают человека. В них как бы душа… переходит…

– К сожалению, не так всё романтично, – ответил я. – Тут душа ни при чём. Но… да. Ольгу убил Михаил. А потом обрёл разум и спас сына.

– Как его звали… зовут? – поправилась Настя.

– Найд, – мрачно сказал я.

– Нет, я имею в виду настоящее имя.

Я потёр глаза.

– Самое обычное имя. Александр. Саша.

– Хорошее имя, – сказала Настя.

– Он – Найд, – ответил я. – И этого уже не изменить. Его вырастил старый мертвяк, убивший и сожравший его мать. Что мне с этим делать? Как жить? Да лучше бы…

Рука Насти мягко, но твёрдо легла мне на губы.

– Молчи, – сказала она. – Не надо говорить того, за что будет стыдно. Твой сын жив. Его вырастил другой человек, но не так уж и плохо. И он ещё ребёнок. Он может стать твоим сыном. Или хотя бы ты можешь стать его отцом.

Я молчал.

– Михаил знает? – спросила Настя, убирая руку.

– Нет, он не видел результатов. Хотел, чтобы я принял решение. Но… – Я вздохнул. – Он сказал… Найду. Тот уверен, что я его отец. Видишь ли, он привык, что Михаил всегда прав.

– Он и оказался прав, – кивнула Настя. – Так, Денис. Вытри сопли. Найди фото Ольги. Что-то ещё… что может быть важно для ребёнка. И езжай к ним.

– Я сказал, что не хочу никогда видеть Михаила! – попытался возразить я.

– Ты ошибся. Тебе придётся его видеть. Ради сына. Если хочешь, я сама ему позвоню… только у меня нет номера.

Я протянул Насте свой телефон, встал.

– Пойду соберу… фотки.

– Как он у тебя забит в трубке? – спросила Настя. – Как «Михаил» или как «Бедренец»?

– Как «Мертвяк», – мрачно ответил я.

С первых же часов похода Борис взял надо мной опеку. Уж не знаю, чем я приглянулся этому бравому и грубоватому сержанту, профессиональному вояке, прошедшему и Донецк, и Днепропетровск, и Сирию, и Кипр. Может быть, напоминал младшего брата, про которого он как-то обмолвился. А может быть, его самого – в молодости.

Как ни странно, после школы он год отучился в университете, а уже потом ушёл служить срочную службу и остался на контракте.

– Пять дней – это много, – рассуждал Борис ещё в пути, когда мы тряслись в кунге военного грузовика. – Даже взрослому мужику выжить среди этих тварей нелегко. Но с другой стороны, – он крепко хлопнул меня по плечу, – мать – это мать. Ты не представляешь, на что женщина может пойти ради ребёнка.

Я хмыкнул что-то нечленораздельное.

– Не думай, студент, я тебя насквозь вижу, – продолжал Борис. Достал сигареты, закурил. Остальные вояки посмотрели на него неодобрительно, в кунге курить было не принято, но Борис тут был на особом положении. – С женой у тебя не сложилось, верно? Что-то не так у тебя с ней. Либо ты загулял, либо она… уж не обижайся. Ты за ребёнка волнуешься.

– Да, – сказал я, просто чтобы он отвязался.

– Может, я и жестокую вещь скажу, – продолжал Борис. – Но нам, мужикам, в этом проще. Мы в крови и муках не рожаем. Сунул, вынул и пошёл. Конечно, своя кровь – это святое. Но по большому-то счёту… женщины – они всегда к дитю ближе. А мы дальше.

Выдав эту потрясающей глубины философскую мысль, Борис сделал театральную паузу. Затянулся. И сказал:

– Вот потому, не чувствуя глубинной, природной связи со своими отпрысками, мы, мужики, должны разумом понимать свои обязанности. Воспитывать, защищать… Женщина – на инстинктах. Как животное. Мы – от разума. Как люди. Так уж устроила это мать-природа!

Случись среди нас феминистка, она бы завопила от возмущения. Но феминисток не было, и женщин вообще. Одни мужики.

Не в русской это традиции, чтобы женщины воевали.

– Можно подумать, Борис, будто не бывает матерей, которым на своих детей наплевать, – сказал один из солдат.

– Исключения подтверждают правило! – торжественно заявил Борис. – А Дениске поможем, верно? Правильно он поступает. Вначале испугался, но свой страх преодолел и возвращается!

– Я не испугался, – сказал я.

– Бояться не страшно. – Борис одним дыханием вкурил остаток сигареты, затушил окурок о пол кунга. – Важно страх свой победить. Не ссы, студент. Спасём твоего отпрыска и жену твою спасём. А там уж разберётесь с ней, любите друг друга или как. В безопасности.

Грузовик потряхивало, он постоянно вилял, объезжая застрявшие на дороге машины. Потом остановился. На поясе у Бориса пискнула рация, он нахмурился, поправил наушник в ухе, вслушался в приказ.

– Ну вот и нам работа, – весело сказал он. – Восставшие на дороге. Торопятся, бегут, кушать хотят. Накормим их, ребята.

Ребята, проверяя автоматы, ответили матюками и обещаниями накормить тварей свинцом.

– А ты, значит, на железку свою больше рассчитываешь? – спросил Борис, глядя, как я достаю из ножен мачете. Хорошее, дорогое итальянское «Мату Гроссу». Я считал удивительной удачей, что мне удалось его купить в нынешней Москве.

Борис был опытный солдат. Куда мне до него. Но как я понял, Борис с настоящими, активными восставшими не сталкивался – только с едва поднявшимися, неповоротливыми.