– Что ты хочешь знать? – спросила она, услышав вопрос о Джейсоне.

Внезапно мне расхотелось о нем говорить.

– Ничего. Проехали.

– Знаешь, я верю тому, что ты говоришь.

– О чем?

– Ты сказал, что заплатил ему. Я тебе верю.

– Да?

– Меня это не удивляет.

– Почему?

Она пожимает плечами:

– Не знаю. Просто не удивляет.

Я понимаю, что больше так не может продолжаться. С каждым днем ей становится все хуже. Ей нужны антибиотики, без них она умрет. Я все понимаю, но не знаю, как поступить.

Она не должна оставаться сейчас одна. Я ухожу сразу же, как только Джеймс возвращается домой. Один. Сейчас для меня нет ничего важнее дочери. Я уверена, она стоит где-то посреди улицы, брошенная отцом и без средств, чтобы вернуться домой.

Я кричу на него. Как он мог оставить Мию одну? Он позволил ей уйти из кабинета врача в такой холодный январский день, прекрасно зная, что она не способна сама приготовить себе завтрак, не то что найти дорогу домой.

Он говорит, что Мия слишком упряма, ведет себя неблагоразумно и отказалась делать аборт. Мия встала и ушла, как только медсестра назвала ее имя. Джеймс захлопывает за собой дверь кабинета, даже не догадываясь, что я заблаговременно собрала и отнесла вниз чемодан с вещами. Я тихо спускаюсь по лестнице и ухожу.

В то время, когда я завожу машину, еду к офису врача и кружу по району в поисках Мии, она спокойно сидит в своей квартире и ест разогретый готовый суп.

Она открывает мне дверь, и я бросаюсь к ней, обнимаю, прижимаю к себе так крепко, насколько хватает сил. Мы в ее небольшой квартирке, которую она называет домом. Здесь давно никого не было. Комнатные растения едва живы, все поверхности покрыты толстым слоем пыли. Запахи стали совсем другими, так пахнет в домах, что долгое время пустуют. Календарь в кухне по-прежнему открыт на страничке «Октябрь» с пестрым изображением разноцветных осенних листьев. Автоответчик неистово сигналит, на нем, должно быть, тысячи сообщений.

Мия замерзла, ей пришлось долго идти. У нее не было ни цента на такси. В квартире холодно, и она надевает свою любимую толстовку с капюшоном прямо на тонкую рубашку.

– Мне так жаль, милая, – повторяю я не переставая.

Мия обнимает меня, спрашивает, что случилось, и я рассказываю ей о Джеймсе. Я в таком состоянии, что впору жалеть меня. Мия берет чемодан и относит в спальню.

– Тогда ты останешься здесь, – говорит она, подходит к дивану и накрывает меня пледом.

Потом идет в кухню и приносит мне суп – куриный бульон с лапшой. По ее словам, вкус супа напоминает ей о чем-то важном.

Мы вместе обедаем, и она рассказывает мне, что произошло в приемной врача. Мия сидит в кресле напротив, положив руку на живот.

Все шло как и было запланировано. Мия убеждала себя, что скоро все закончится, надо лишь немного подождать. Джеймс сидел рядом и читал журнал по юриспруденции в ожидании времени приема. Оставалось лишь несколько минут, очень скоро докторша поможет ей избавиться от ребенка.

– В приемной, – продолжает Мия, – сидела женщина с маленьким мальчиком. Лет четырех.

Она рассказывает, что у женщины был живот размером с баскетбольный мяч. Мальчик играл с машинкой, катал ее туда-сюда по стулу. Вжик, вжик, вжик… Он толкнул машинку чуть сильнее, и та отлетела к ноге Джеймса и ударилась о мысок итальянского ботинка ручной работы. Он оттолкнул игрушку, даже не оторвав взгляда от страницы.

– И тут мальчика позвала мать, очень приятная женщина в симпатичном джинсовом комбинезоне: «Иди сюда, Оуэн». Малыш бросился к матери, уткнулся носом в огромный живот и произнес: «Привет, братик». – Мия тяжело переводит дыхание и продолжает: – Не знаю почему, но мне показалось, что имя Оуэн что-то для меня значит. Я глаз не могла отвести от этого мальчугана. Я неожиданно позвала его, и они оба, мама и малыш, повернулись ко мне.

Джеймс спросил, что случилось, и Мия решила, что это внезапное дежавю. Этих людей она никогда не видела. В чем же причина?

Мия рассказывает, что наклонилась к мальчику и сказала, что ей нравится его машинка. Мальчик предложил Мии поиграть с ней, но вмешалась мать.

– Не стоит, Оуэн, не думаю, что это кому-то интересно, – сказала она со смехом.

Но Мии было интересно. Она вертела игрушку в руках, Джеймс велел отдать ее ребенку. Ей так хотелось, чтобы малыш был рядом с ней и никуда не уходил. Она призналась, что его имя постоянно вертелось у нее в голове и от этого было трудно дышать. Оуэн.

– Я взяла его фиолетовую машинку, сказала, что она очень красивая, и поставила ему на голову. Малыш захохотал. Потом он рассказал, что у него скоро родится братик. Оливер.

И тут в дверях появилась медсестра и позвала Мию. Джеймс встал и сказал дочери, что ее вызывают.

Медсестра повторила ее имя и повернулась к ним; ей было известно, кто такая Мия Деннет. Джеймс взял ее за руку и строго посмотрел, призывая подчиниться, как умел делать только он. Повторил, что подошла ее очередь.

– Я погладила мальчика по курчавой голове. Не знаю, кто был поражен больше, его мать или мой отец. Я улыбнулась ему, а он улыбнулся мне. Я отдала ему машинку и встала. Джеймс вздохнул с облегчением. «Мия, пришло время…» Нет, не пришло. Я взяла пальто и сказала: «Я не смогу».

Она выбежала в коридор, а Джеймс, разумеется, бросился следом. Он кричал, убеждал вернуться, но она не могла. Мия и сама не понимала, что послужило причиной. Оуэн. Она не знала, почему ей так хорошо знакомо это имя, но была уверена, что ее ребенок должен жить.

В два часа ночи я просыпаюсь от ее крика. Она сидит на диване в кромешной тьме, уставившись в пустоту.

– Мия, – зову я, поднимаясь с кресла, но это не заставляет ее повернуться. – Мия.

Мне приходится повторить ее имя пять раз, но ей плевать. В глазах ее стоят слезы. Она смотрит так, словно видит что-то, чего не вижу я. Включаю свет лишь для того, чтобы убедиться, что мы одни.

Опускаюсь на колени рядом с диваном, беру ее голову и поворачиваю, заставляя посмотреть мне в лицо.

– Мия…

Она внезапно рассказывает, что видела в дверях человека с мачете и с красной банданой на голове. У нее начинается истерика. Глаза становятся совершенно безумными. Она может описать его внешность до мельчайших деталей, вплоть до дырки на джинсах на правом бедре. Чернокожий мужчина с зажатой в зубах сигаретой. Щеки ее горят от жара, глаза лихорадочно блестят, она наконец замечает меня, кладет голову на плечо и начинает рыдать.

Наполняю ванну водой и умоляю послушаться меня. У меня нет никаких лекарств, ничего, чтобы сбить температуру. Пожалуй, я впервые в жизни рад тому, что из крана льется едва теплая вода. Этого достаточно, чтобы Мия успокоилась и пришла в себя. И все же вода не слишком холодная, чтобы она замерзла. Она сидит на унитазе, а я стягиваю с нее носки. Опираясь на меня, она встает.