– Не надо, пожалуйста, – умоляет она.

– Все будет хорошо.

Мне-то откуда это знать?

Выключаю воду и собираюсь уходить, чтобы дать ей возможность побыть одной. Внезапно она сжимает мою руку:

– Нет, не уходи.

Смотрю, как она дрожащей рукой пытается расстегнуть пуговицу на брюках. От слабости ее шатает, и приходится опереться на раковину. Сажаю ее на унитаз и помогаю снять брюки. Затем стягиваю толстовку.

Не прекращая плакать, Мия садится в ванну, подтягивает колени к груди и опускает на них голову. Кончики волос касаются поверхности воды. Встаю на колени, набираю в пригоршни воды и выливаю на те части тела, что остались на поверхности. Беру мочалку и кладу ей на плечи. Мия не прекращает дрожать.

Я стараюсь на нее не смотреть. Она умоляет меня не молчать, говорить что угодно, лишь бы забыть о холоде. Я стараюсь не думать о том, каково ей сейчас. Не думать о том, какая бледная у нее кожа и как искривлен позвоночник, не обращать внимания на погружающиеся в воду пряди волос. Я рассказываю ей о пожилой даме, живущей на одном со мной этаже. Каждый раз, когда эта семидесятилетняя женщина выходит вынести мусор, дверь квартиры захлопывается.

Вспоминаю о том, как мама изрезала все фотографии моего детства, чтобы уничтожить память об отце, а свадебные фото затолкала в шредер. Она позволила мне сохранить лишь один его снимок. Но я использовал его исключительно в качестве мишени для дартса.

Признаюсь ей, что в детстве мечтал играть в НФЛ. Быть крайним игроком, как Томми Уэддл. Что умею танцевать фокстрот, потому что меня научила мама. Всего этого я никому еще о себе не рассказывал. По воскресеньям, когда у нее было хорошее настроение, а по радио пел Фрэнк Синатра, мы кружились по комнате. Мама научилась танцевать у своих родителей, ей просто нечем было больше заняться. Времена тогда для них были непростые. Очень непростые. Мама часто говорила мне, что я понятия не имею о нищете, она повторяла это даже после того, как нам пришлось несколько ночей спать в машине.

Я говорю ей, что с удовольствием жил бы в какой-нибудь глуши, вроде этой. Город с толпой людей не для меня.

Только об одном я не осмеливаюсь сказать – о том, какой красивой она была в тот вечер. Как я любовался ею, сидя в баре, спрятавшись за полумрак и сигаретный дым. Я следил за ней дольше, чем должен был, не в силах лишить себя этого удовольствия. Она не узнает, как красиво подсвечивало ее лицо пламя свечи. Фотография не передавала и малой доли ее красоты. Я не скажу ей об этом, как и о том, какие чувства в моей душе вызывает ее взгляд, о том, что во сне я слышу ее обворожительный голос, она говорит, что прощает меня. Я не признаюсь ей в том, что мне стыдно. Не могу признаться, что считаю ее очень красивой даже тогда, когда она морщится, глядя в зеркало. Она устала дрожать. Глаза слипаются, она проваливается в сон. Прикладываю руку к ее лбу, и мне кажется, что жар спадает. Бужу ее и помогаю встать. Я одеваю ее в самую теплую одежду, которую нахожу в доме, и вытираю полотенцем волосы.

Она ложится на диване у затухающего огня. Подбрасываю несколько поленьев, чтобы он ожил. Она засыпает, прежде чем я успеваю накрыть ее пледом. Сажусь рядом, изо всех сил пытаясь прогнать сон. Не отрывая глаз от нее, я слежу, как поднимается и опускается грудь при дыхании. Это помогает мне понять, что она еще жива.

В Гранд-Марей есть врач. Говорю ей, что надо к нему ехать. Она пытается возражать, говорит, что не стоит. Я настаиваю, что это необходимо. Напоминаю ей, что ее зовут Хлоя. Обещаю сделать все, чтобы нас не поймали. Велю ей зачесать волосы назад, как она никогда не делала раньше, а по дороге захожу в магазин и покупаю очки. Они ей не идут, но сойдет и так. Сам я нахлобучиваю бейсболку.

Предупреждаю, что мы будем платить врачу наличными, никакой страховки. Напоминаю, чтобы побольше молчала, говорить буду я. Нам нужен только рецепт.

Мы колесим по городу около получаса, прежде чем я выбираю врача. Я выбираю по имени. Кеннет Левин звучит слишком строго. Должно быть, он все вечера проводит перед телевизором. Мне попадается клиника, но я проезжаю мимо – слишком много людей. Дантист, гинеколог. Выбираю Кайлу Ли, семейного доктора, стоянка перед офисом пуста. Ее маленькая спортивная машина припаркована во дворе. Не совсем разумно, учитывая слой снега на земле. Объясняю Мии, что нам не нужен лучший врач в городе, а рецепт выписать сможет любой.

Помогаю ей выбраться из машины и дойти до двери.

– Осторожно, – предупреждаю я. Асфальт покрыт ледяной скользкой коркой.

Она постоянно кашляет, хотя и уверяет, что ей стало лучше.

Офис врача на втором этаже, над копировальной конторой. Мы входим и сразу оказываемся перед узкой лестницей. Она говорит, что попала в рай, потому что здесь тепло. Настоящий рай. Неужели она действительно верит во всю эту ерунду.

За столом у входа сидит женщина и напевает себе под нос рождественскую песенку. Помогаю Мии опуститься в кресло. Она прикрывает рот руками и кашляет. Медсестра поднимает глаза.

– Бедняжка, – сочувственно произносит она.

Беру у нее бумаги для заполнения и сажусь рядом с Мией. Она помнит, что ее зовут Хлоя, но замирает перед строкой, где надо указать фамилию.

– Давай помогу, – предлагаю я и беру ручку.

Я пишу фамилию Ромэн, затем адрес, строчку с номером страховки пропускаю. Отдаю анкету женщине и говорю, что мы заплатим наличными. Вернувшись к Мии, я спрашиваю, как она. Не дождавшись ответа, беру ее за руку, переплетя ее пальцы со своими, и пожимаю, стараясь поддержать: «Все будет хорошо».

Она думает, что я делаю это только для сидящей за столом медсестры, она не знает, как приятно мне к ней прикасаться.

Женщина провожает Мию в кабинет, с расписанными изображениями животных стенами, и проводит первичный осмотр.

– Давление пониженное, пульс учащенный, температура тридцать девять градусов, – сообщает медсестра и добавляет: – Бедняжка. Подождите немного. Врач скоро придет.

Нам приходится ждать. Она сидит на краю кушетки и разглядывает львов и тигров, а я хожу из угла в угол. «Черт, когда же все кончится», – бормочу я. Наконец открывается дверь и входит доктор Кайла Ли. Она оказывается брюнеткой, а не блондинкой, как я ожидал. Брюнеткой с живым лицом. Нам бы очень подошла тупая блондинка.

Врач принимается задавать вопросы Мии и разговаривает с ней так, будто той три года. Она берет табурет и подсаживается ближе. Мия пытается откашляться, и у нее начинается новый приступ. Ей очень плохо, но плачевное состояние помогает скрыть панический страх.

Врач интересуется, не встречались ли мы раньше. Мия замирает, не в силах произнести ни слова, поэтому приходится вступить мне:

– Нет. Мы здесь впервые.

– Итак… – Она берет анкету. – Хлоя? Что случилось?

Мия не может выдержать ее взгляд. Конечно, от нас так разит потом, что это невозможно не почувствовать. Мы носим каждый день одни и те же вещи, они уже здорово воняют. Врач прослушивает легкие. Мия опять кашляет, да так, будто внутри ее сидит стая терьеров. Голос хриплый, словно вот-вот исчезнет совсем.