себя, это только начало, но я не возражаю.

Я нравлюсь себе с Крейтоном, мне нравится, что я более откровенна и меньше угождаю людям. И я хочу, чтобы он тоже нравился себе, когда он со мной.

Ради этого я готова на все.

Илай наблюдает за мной, его серые глаза кажутся почти черными. И хотя мне хочется убежать и спрятаться, я заставляю себя поддерживать зрительный контакт, встретить его взгляд своим собственным.

— Очень хорошо. — Он отталкивается от стены. — Я буду присматривать за тобой.

— Я тоже буду присматривать за тобой.

— О? — он улыбается, как волк, наклонив голову набок. — Зачем?

— На случай, если ты решишь, что вмешаться — хорошая идея.

Его улыбка расширяется.

— Неудивительно, что Крей выбрал тебя, когда раньше его никто не интересовал.

Огонь вспыхивает в моем животе, но это хороший огонь, тот, который согревает меня изнутри.

Я откидываю волосы назад и не могу удержаться от ухмылки.

— Я особенная.

— И высокомерная. Я понимаю, почему ты с ней дружишь.

— С кем?

— Неважно.

Он собирается уходить, но я встаю на его пути.

— Могу я тебя кое о чем спросить?

— Я принимаю вопросы только по воскресеньям. Например, в церкви.

— Сегодня воскресенье.

— Повезло тебе, — говорит он с постоянной ухмылкой, и я делаю паузу, думая, может быть, я что-то упускаю, но потом быстро пропускаю это мимо ушей.

Я подхожу к нему ближе.

— Ты знаешь, когда Крей сделал свою татуировку с пауком?

Это моя попытка определить время, когда он понял, что его все еще преследуют детские воспоминания, несмотря на то, что у него есть семья. Как бы он ни отрицал это, я знаю, что то, что произошло в его детстве, так или иначе влияет на него. У меня не было возможности спросить его об этом из-за всей этой чертовщины, которую он, должно быть, использовал, чтобы заткнуть мне рот, но я могу выудить информацию у Илая.

— В средней школе. Старшая школа для вас, американцев. Это память о его младшей версии.

— Ты... знал.

— Что он усыновлен? Конечно. Все знают.

Ох. Почему никто не сказал мне? Может быть, это дело близкого круга, и мне там не место. Хотя мне немного обидно, я решаю сосредоточиться на более насущном вопросе.

— Ты также знаешь о его... прошлом?

— Я ничего не могу сказать тебе об этом, кроме того, что он рассказал.

— Я просто хочу знать, стал ли он таким, какой он есть, благодаря этому.

— Таким, какой он есть?

— Я уверена, ты знаешь, что он... садист.

Он усмехается.

— Горжусь им.

Конечно, он гордится. Теперь я начинаю понимать, почему Ава называет его Тот-Кого-Нельзя-Называть.

Илай — аномалия.

Но, возможно, он именно тот брат, который был нужен Крейтону, пока он рос с таким багажом.

— И что? — я давлю. — Он такой из-за своего прошлого?

— Может быть. Возможно.

И тут меня осеняет. Крейтон однажды сказал, что он ест слишком много, потому что в какой-то момент своей жизни он голодал. И он, вероятно, спит при любой возможности из-за того, что он чувствовал, когда задыхался от газа.

Когда у него кружилась голова, и он полз и полз.

Мурашки бегут по моей коже с жуткой скоростью, как тогда, когда он рассказывал мне эту историю вчера вечером.

От мысли, что кто-то такой маленький прошел через это, мне хочется плакать.

Но я не хочу, чтобы он воспринял это как жалость. Я действительно не жалею его. Я просто хочу быть рядом с ним.

Но, видимо, у меня плохо получается это выразить, потому что вчера вечером он обиделся на мои слова и выместил это на моем бедном теле.

— Моя очередь задавать вопросы. — Голос Илая возвращает меня в настоящее. — Как ты заставила его говорить?

— Я не заставляла.

— Попробуйте еще раз. Он прошел через интенсивную терапию, когда был ребенком, и уже давно миновал этот этап своей жизни. Он не стал бы говорить об этом, если бы его не ткнули пальцем. Так скажи мне, Анника. Какой метод ты использовала?

— На самом деле, я ничего не делала. Я просто спросила о его татуировке.

Он сужает глаза на мгновение, затем меняет выражение лица.

— Хм.

На мгновение мы замолчали, прежде чем я пробормотала:

— Ты знаешь, где он?

Он качает головой влево.

— На кухне.

— Спасибо. — Я начинаю двигаться в том направлении, только чтобы узнать, что Илай идет со мной. Я решаю не комментировать это, чтобы избежать ненужного конфликта.

Если я хочу быть с Крейтоном, мне нужно привыкнуть к Илаю, раз уж он стал частью его жизни.

Как только мы открываем дверь, нас встречает суматоха.

Крейтон одет в фартук и листает свой телефон, а мука пачкает его руки, лицо и даже брюки.

Реми, похоже, его тренер, учитывая одинаковые фартуки и его сложенные руки.

Напротив них сидит Брэндон, который, кажется, не замечает всего этого беспорядка, попивая свой кофе и читая с планшета.

— Говорю тебе, отпрыск, все эти рецепты глупые и неправильные. Как они смеют соперничать с мнением моей светлости?

Брэн поднимает бровь.

— А ты, случайно, не эксперт?

— Конечно. — Реми вскидывает руки вверх. — Я всегда прав.

— Скорее, всегда не прав, — бормочет Крей.

— Какого хрена? Какого хрена, отпрыск? Я проснулся рано утром после вчерашней трах-трах-сессии... да что там сессии, чтобы помочь тебе с твоим заданием, а ты говоришь, что я не прав? Я заявляю на тебя в правозащитные органы за жестокое обращение.

— Ну вот, опять. — Брэн вздыхает.

— Ты заткнись. Не надо строить из себя невинного после того, как ты начал этот непоправимый разрыв между отцом и сыном. Отпрыск, как ты мог так поступить со мной?

— Сосредоточься, — говорит Крей, все еще глядя на свой телефон. — Сколько масла мы должны разогреть?

— Достаточно, чтобы утопить Реми. — Илай заходит внутрь, берет яблоко со стола и ухмыляется.

— Черт возьми, почему насилие направлено на меня сегодня утром? — Реми притворяется, что держит в руках телефон. — Алло? Защита свидетелей? Приезжайте и заберите меня.

Крейтон поднимает голову, его глаза встречаются с моими на другом конце кухни, затем они переходят на брата и сужаются. Он откидывает телефон в сторону,