Косте уже надоело проигрывать, надоело всегда быть вторым, надоело утешаться затёртым до дыр штампом, что, мол, главное не победа, главное – участие. Вот уже два года подряд в его смену ребята из «Витязя» громят их «Сокол» с неприлично крупным счётом. Но в этом году он положит конец вечному позору! Они же могут хотя бы попытаться дать бой «витязям». По уровню игры они же почти равны. Всё дело в командном духе и мотивации. Если потренируются как следует и соберутся, то обязательно выиграют…

Костя приказал отрабатывать броски в движении. Кое-кто попытался отбрехаться, сославшись на жару и голод. Пришлось дать несколько пинков. Как ещё заставишь этих лоботрясов слушаться? И пусть они все сейчас недовольно ноют, потом сами же будут благодарить за победу. Нельзя потакать слабостям. Раз уж решил быть лидером – надо идти до конца и не давать волю всяким там слезливым нежностям. Он давно привык рассчитывать только на себя, с раннего детства мечтал вырасти настоящим мужчиной, защитником и опорой для мамы. А для того чтобы чего-то в жизни добиться, надо стать настоящим лидером, без жалости и «девчачьих» соплей. Ему впервые дан шанс проявить себя по-настоящему. Предстоящее соревнование – лакмусовая бумажка, которая покажет, на что он способен. Если они победят – это будет означать, что он сумеет достичь желаемого в любой области, какую изберёт. Если проиграют – значит, ни на что он, Костя Черницын, не годен, значит, он такой же сопляк и маменькин сынок, как и его безвольные нытики-подопечные.

Холодная капелька пота скатилась по позвоночнику и неприятно защекотала спину под майкой. Внезапно он почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянулся и встретился глазами с незнакомцем. Какой-то мутный деятель сидел на скамейке для болельщиков и пялился на них. Кто он такой вообще? Вроде Костя видел его вместе с директором, осматривающим лагерь. То ли он из комиссии какой-то, то ли представитель спортшколы. И чего ему тут понадобилось в такую жару? Сидел бы себе где-нибудь в тенёчке и пил прохладительные напитки. Нет, устроился на самом солнцепёке и таращится на их жалкие потуги изобразить тренировку. Неужели так баскетболом интересуется? Или выискивает среди них новые таланты? Да ну и чёрт с ним, главное – растормошить ребят, заставить их поработать сегодня как следует…

Что ж, можно утешиться – память, похоже, вернулась. Но странное дело – ему казалось, что память эта вроде бы как и не совсем его. Словно всё здешнее – школа, спортивный лагерь, победа над «витязями», черничное пятно на рукаве – случилось не с ним, а с каким-то типом из книжки. Или он, Костя, вспоминает сейчас когда-то увиденный фильм, в котором пришелец, натянувший на себя шкуру землянина, подыскивает себе подходящую жертву для экспериментов… Потому что четыре года в Корпусе – были. Как ни крути, а висят они за спиной мутным облаком. И здорово же он изменился, если своя собственная жизнь кажется фильмом! Ладно, со временем, наверное, пройдёт.

А из придорожной травы глядели красными глазками спелые земляничины. Ещё и там, и вдали – Господи, да сколько же её! Костя то и дело нагибался. Ведь впервые за четыре года – земляника! Поздняя, перезрелая, невыносимо сладкая! Он ведь уже и вкус её забыл. Забыл, что такое жизнь. Ведь там, в Корпусе, была не жизнь, а муторное существование. Точно у крысы в норе.

Его передёрнуло. Крысы… То есть не крысы, а сгустки… Чёрные трещины мира… Гнилое дыхание из их пастей… И острые, беспощадные глаза… Где же они прятались там, в Корпусе? Да уж, наверное, всюду. И в Группах – невидимые, но от этого ничуть не менее страшные. Это ведь они, невидимые, наблюдали за новичком Костиком и устраивали ему одну подлянку за другой. Это ведь они насыщались, когда он лупил «морковкой» Рыжова. Это им была потеха – слушать ребячий трёп в раздевалке спортзала, и не кто-нибудь, а именно они притворялись силовыми волнами на уроках Энергий… И уж, конечно, они засели на таинственном Первом Этаже. Первый Этаж… Да что же там творится, в самом деле? Ладно, крыс он видел в Дыре, на самой границе их владений, был под защитой могучих сил – а ведь всё равно обволокла его сеть липкого, одуряющего кошмара. Что же тогда делается на Первом? Перед глазами вдруг вспыхнула картинка: странный лиловый свет, струящийся ниоткуда, и множество людей, прикованных к металлическим койкам, их извивающиеся тела, остекленевшие от ужаса глаза, а рядом, всё ближе и ближе, чёрная шевелящаяся масса, и ничего уже нельзя поделать, и это не на минуту, не на час – навсегда! И там не просто какие-то чужие, незнакомые люди, нет! Там же Санька! Может, уже и Мишка Рыжов, и Петька Царьков, и ещё кто-нибудь из его Группы. Именно на них сейчас уставились красновато-наглые зрачки. Но Белый к ним на помощь не придёт – даже ему туда не пробиться. Впрочем, он и сюда не придёт. Зачем? Он сделал своё дело – и ушёл обратно во тьму, вытягивать кого ещё можно, драться со сгустками… А что ему здесь делать? Здесь жизнь спокойная. А так хочется снова увидеть его глаза, услышать негромкий голос… Не помощи в каких-нибудь новых бедах Косте хотелось, нет… Только встретиться с ним вновь. Хотя бы всего один-единственный раз. Но глупо об этом мечтать. Ведь Белый, можно сказать, солдат, и его место лишь там, куда пошлют. Так что придётся жить без Белого. Жить с воспоминаниями.

И тут он вздрогнул. На мгновение ему показалось – там, впереди, на тропе стоит Санька! Васёнкин! Точь-в-точь такой же, как и в тот отвратительный день, когда его забирали из палаты. Но сейчас он был уже не заплаканным, как тогда, а просто печальным. И ещё – сквозь него виднелись стволы сосен. Кажется, он пытался что-то сказать, но не мог.

Всё это длилось какую-то неуловимую долю секунды, потом исчезло. Тропинка была как тропинка, сосны как сосны, в белёсом от жара и духоты небе всё так же зависло неподвижное солнце. И Костя не мог понять, почудилось ли ему или…

Он ускорил шаги, потом едва не побежал. Несмотря на жару, его тряс озноб. Мысли в голове вращались с бешеной скоростью, сталкивались, дробясь на бесформенные частицы. Перед глазами плыли ослепительно-яркие синие круги, острые, словно заточенные клинки.

Потом в мире что-то неуловимо изменилось. А может, не в мире, а в нём, внутри. Была чернота, чернота со всех сторон, но почему-то она оказалась ослепительной и жгучей, точно расплавленный свинец, и он плыл в этой черноте, в едких волнах, он задыхался и кричал, но никто не слышал его крика. Да он и сам не слышал. Волны вдруг сделались тяжёлыми, стальными, они сдавливали грудь, и глухо трещали рёбра, и невыносимая боль растекалась по жилам. И в то же время Костя знал, что идёт по лесной тропинке, что сквозь кроны сосен пробиваются жаркие солнечные лучи, а из травы на него глядят спелые земляничины.

Потом всё это кончилось. Он вышел на просеку. Та тянулась вдаль до сизого, расплывающегося в душном воздухе горизонта. Широкая, заросшая ежевикой и какими-то высокими – едва ли Косте не по грудь – травами, она казалась руслом высохшей реки. С обеих сторон, точно берега, её ограничивали тёмные стены леса. А посередине торчали решетчатые башни высоковольтки.

Теперь – прямым ходом до станции. Наверное, придётся долго ждать электричку – они тут, само собой, редко ходят. Домой он доберётся только к вечеру. Мама, конечно, устроит ему… Ещё бы, целый день ребёнок, некормленный, болтается неизвестно где, мобильник его не отвечает. Кошмар!