class="p1">Ма входит в комнату и с размаху бьет меня по лицу.

— Ты зачем крадешь деньги у матери? — Впивается зубами в свой кулак.

— Я не крал, мамуля! — кричу я.

Еще один крепкий удар.

— Ты, как твой долбаный Папаня.

— Нет, мамочка. Я…

Еще один удар.

— Не смей врать. Я этого не потерплю.

— Я ничего не крал, мамуля. Богом Всемогущим клянусь! — Хватаю ее за локти. — Я хотел положить туда деньги за щепки. Думал, если в руки отдам, тебе будет неприятно.

— Микки, Микки! — вскрикивает она.

— Прости меня, мамуля, — стону я.

Идет ко мне, я отскакиваю.

— Мамуля, не бей меня, больно.

— Прости, сынок. — Обнимает меня, прижимает к себе. — Я так устала. Мама очень устала, сынок.

Ма плачет. Они никогда раньше не просила прощения.

Перестает плакать, смотрит в пол. Потом идет к лестнице.

— Наша Мэри говорит, мне сегодня в школу. — Так я пытаюсь ее отвлечь.

Ма смотрит на меня, крутит чертово кольцо. Я когда-нибудь сниму его у нее с пальца и спущу на фиг в унитаз.

Она садится на ручку дивана, смотрит в окно. Я жду. Придвигаюсь к ней ближе, так, будто боюсь спугнуть птичку, бабочку или пчелу. Дотрагиваюсь до ее ноги. Мэгги так раньше делала, когда я начинал считать ворон, — потому что боялась, вдруг я никогда не очнусь? Мама берет мою руку. Моя мамочка держит меня за руку. Она это делала, только когда я был совсем крошечным. Мне больно, в руке-то занозы, но это так здорово, что я ничего не хочу говорить. Только поморщился слегка, не сдержался. Она смотрит мне в лицо, потом на руку. Поглаживает. Дует на нее. Я опять мамин любимый малыш.

— Давай, со мной пойдешь, — говорит она.

— Куда? — спрашиваю.

— Я-то знаю, куда, а ты скоро узнаешь.

— Куда, мамуль?

— Хватит болтать! — обрывает она. — Идем.

Выходит, я следом, бросив последний взгляд наверх. Да никто в эту комнату не сунется. А патруль я на улице найду.

Идем по Брэй, по Боун, пересекаем Клифтонвиль-Роуд. Всю дорогу ни слова. Мне нужно в туалет. Как будто меня два кулака толкают в живот, выпихивая все наружу. Я даже шутить не могу. Ма ведет себя очень странно.

Зашла в телефонную будку. Моя Ма. Звонит. Из автомата. За всю свою долгую-долгую жизнь я не видел, чтобы Ма звонила по телефону — и от других об этом не слышал. Пихает туда один десятипенсовик за другим. Целую вечность. Как будто у нее денег куча. Не могла она узнать, что я сделал. Не может звонить в полицию.

Позвонить в полицию. Да, это выход!

Вижу, как Ма плачет в телефон. Молит о чем-то. Выглядывает, указывает на меня пальцем. Слышу, как она выкрикивает:

— Мой сын!

Боженька. Хоть сбегай. Откуда она узнала? Говорят, мамы все знают. Но она точно меня не заложит. Тем более копам. Или заложит? Ради Папани. Заложит?

Помни, его она любит больше, чем тебя.

Смотрю вправо, влево по Олдпарк-Роуд. Можно рвануть туда, на протский участок — они, правда, меня, скорее всего, убьют. На Боун? А потом куда?

Мама выходит из будки, сморкается — глаза в красных прожилках, веки распухли.

— Мамуля, дашь мне десять пенсов? Я хочу Мартуну позвонить. Можно? — спрашиваю.

Она очень расстроена, плохо соображает. Достает десятипенсовик из кармана. Тяну на себя тяжелую красную дверь с маленьким окошком, она с грохотом захлопывается у меня за спиной. Смотрю на Ма, но она слишком занята собой и не замечает, что для этого звонка не нужны мне никакие десять пенсов.

— Алло, полиция? Сообщаю, что произошло убийство, — говорю я низким взрослым голосом. — Я, да, это я сделал, — говорю. Такую ответственную роль я еще никогда не играл. — Доннелли, Гавана-стрит, 23, — говорю. — Да, я сдаюсь. Буду дома через двадцать минут. Пистолет… у меня под кроватью.

Бросаю трубку на рычаг, задом пихаю дверь автомата.

Идем с мамой дальше. Всю дорогу по Брэй она крутит на пальце кольцо.

— Вот, тут я упал. — Показываю.

Ма не отвечает. Свернули влево, в обход нового участка.

— Мы зачем сюда идем, мамочка? Еще что-то передать?

— Да, — говорит она и останавливается у задней стены дома Минни-Ростовщицы. — Подожди здесь.

Наверно, пошла отдавать деньги, которые я положил ей в кошелек. И вчерашнюю зарплату. Хорошо. Не хочу, чтобы Ма во что-то вляпалась. Это может плохо кончиться. Она, верно, волнуется, что Папаня стибрит деньги у нее из кошелька. Ну, об этом больше можно не волноваться.

Из проулка выходит какой-то мальчишка. Я ковыряю землю носком и не поднимаю глаз.

— Как жизнь, Микки? — спрашивает он.

Смотрю — это Шлем-Башка. Только подстрижен по-другому, голова больше не похожа на шлем. И вытянулся ростом. Чем его, интересно, кормят? В смысле, мы не виделись-то пару месяцев.

— Нормально. А твоя? — спрашиваю.

— Нормально. — Умолкает. Оглядывается. — А ты чего, сегодня в школу не пошел?

— Не, мне мамочка сказала, что можно не ходить, — отвечаю я голосом Маленького Лорда Фаунтлероя.

— И я не пошел. — Смеется он.

Какой-то он стал другой. Просто помесь пацана из рекламы «Милки бар» с мальчиком-хористом из телика. Золотистые волосы блестят на солнце. Будто Мартина стала мальчиком.

— Мы с тобой одного поля ягоды, — говорит.

Я смотрю на него, недоумевая.

— Микки! Это что, твой приятель? — спрашивает Ма.

Я нерешительно улыбаюсь Шлему. Он улыбается в ответ.

— Да, меня зовут Марк, мы с Микки в одном классе учились! — выпаливает он и протягивает Ма руку, чтобы пожать. Я, кажется, в реальной жизни такого еще никогда не видел. Обязательно буду делать так же, если меня не посадят пожизненно.

Ма пожимает руку.

— Экий ты симпатяга, — говорит она.

Шлем заливается краской. Как и я. Это мне обычно говорят такие вещи. Мы одного поля ягоды. И я не чувствую никакой злости. Почему я раньше был таким дураком? Почему не подумал, что мы с Шлемом можем дружить? А вдруг еще не поздно.

— До встречи в Святом Малахии, Микки, — подмигивает он.

— До встречи, — говорю я, а желудок выкручивает невидимая рука, как белье у нас над раковиной.

Ма хватает меня и тащит за собой. Значит, Шлем будет там учиться. Я так и знал. И он думает, что я буду тоже.

Выходим на улицу, слышим, как с Яичного поля на нашу улицу с визгом тормозов сворачивает машина. Ма оглядывается. Я иду дальше. Теперь я ее тащу.

У нашей калитки Ма останавливается. Поняла: что-то не так.

— Заходи, Ма, — предлагаю.

— Давай-ка ты, малыш, первым.

Джип и «Сарацин» останавливаются разом, из них выскакивают копы