– У меня… все то же самое, – сказал Лиам. – Просто хочу добраться домой.

– А где твой дом?

– Слушай, а это забавно, – ответил Лиам. – Вообще-то он должен быть в Северной Каролине, но теперь я в этом не уверен.

На мгновение мы застыли друг напротив друга. Потом Лиам поднял для меня полог, и мне стало интересно, воспринял ли он мою полуправду так же легко, как и я его.

Прошел час, а может, и больше, прежде чем дыхание Лиама выровнялось и он начал похрапывать. Спал Лиам на спине, сложив руки на мягкой фланели рубашки. Лицо, днем отмеченное тенью тревог, теперь снова выглядело юным. По телосложению и густой щетине на подбородке Лиама вполне можно было принять за двадцатилетнего, но во сне он никого бы не смог одурачить.

Лиам повернулся лицом к Зу, съежившейся между нами под ворохом одеял. Это была единственная, но надежная преграда, защищающая меня от того, чтобы придвинуться ближе, просунуть маленькую ладошку под его большую и погрузиться в чужие сны.

«Преграда» оказалась между нами не случайно. От одной мысли, что я могу исчезнуть не только из будущего Лиама, но и из его воспоминаний, мне становилось не по себе. Поэтому руки я держала между коленями, а разум – под контролем.

Когда Грег и его приятели зашебуршались в соседней палатке, я окончательно оставила попытки заснуть. Сначала слышалось лишь смутное бормотание, настолько тихое, что невозможно было различить голоса, но с каждой минутой слова звучали все отчетливее. В конце концов они включили фонарик на максимально низкую яркость. Этого оказалось достаточно, чтобы разглядеть сквозь тонкую стенку их силуэты.

Стараясь не шуметь, я подошла к противоположной стороне палатки. Чем ближе я подходила, тем громче и отчетливее становился шепот.

– …им, – пробормотал Грег. – Мы им ничего не должны.

Мои руки сжались в кулаки. Страх и недоверие, заснувшие на несколько часов, с новой силой поднялись в моей душе. На секунду я пожалела, что не взяла рюкзак с собой в магазин. Тревожная кнопка осталась там, на случай, если ситуация обернется не лучшим образом. Дура ты, Руби, – подумала я. – Дура.

Я беспокоилась не по поводу Грега и его друзей. Даже если у них были ружья, у нас по-прежнему оставался шанс. Но вот попытайся они что-то стащить, пока мы спим, или вызвать подкрепление…

Я замерла на полпути.

Толстяк продул сегодняшнее дежурство.

Проснувшись, он сел, скрестив длинные ноги перед собой, и положил блокнот Зу на колени. Он оказался настолько поглощен разговором, доносящимся из соседней палатки, что даже пропустил мое появление. При виде меня Толстяк чуть не выпрыгнул из штанов.

– Зу? – пискнул он.

– Зу? – удивилась я. Интересное предположение.

Забрав у него блокнот и ручку, я, не глядя, перелистнула страницу.

ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? – написала я и повернула блокнот. Толстяк закатил глаза, отказываясь отвечать. Я попыталась впихнуть ему ручку, но ничего не вышло.

ДУМАЕШЬ, ОНИ ЧТО-ТО ЗАМЫШЛЯЮТ?

Толстяк тяжело вздохнул, но все же кивнул.

Я ТОЖЕ, – нацарапала я. – ПОЙДЕШЬ СО МНОЙ?

По тому, как поникли плечи Толстяка, я сделала вывод, что он не видел другого выхода. Неслышно поднявшись, он вытер влажные ладони о штаны цвета хаки.

– У меня плохое предчувствие, – сказал Толстяк, когда мы вышли за пределы слышимости. Палатки все еще оставались в поле нашего зрения, но нас там уже не было. – По поводу этих ребят.

– Думаешь, они хотят нас обокрасть?

– Честно говоря, думаю, они попытаются угнать Бетти.

Воцарилась тишина. Я чувствовала, как скользит по мне взгляд Толстяка, но палатки сейчас беспокоили куда больше.

– Тебе лучше пойти спать, – грубо заметил он и скрестил руки на груди. Мне вдруг показалось, что Толстяк ждет моего ответа. – Что ты вообще здесь делаешь?

– То же, что и ты, полагаю, – ответила я. – Слежу за тем, чтобы никого не обворовали, не избили и не укокошили во сне. Убеждаюсь, что эти ребята действительно такие гады, какими я их себе и представляла.

Толстяк фыркнул и потер лоб. Снова воцарилась тишина, но напряжение как будто ушло из воздуха. Настороженная враждебность, которую мы обычно испытывали друг к другу, сменилась чем-то вроде одобрения. Плечи Толстяка расслабились. Он едва заметно кивнул, и я подошла ближе.

– Заявиться сюда было ужасной глупостью, – пробормотал Толстяк скорее самому себе, чем мне. – Боже…

– Лиам? – спросила я. – Это здесь его вместе с другом схватили СПП?

Толстяк кивнул.

– Он никогда не рассказывал мне историю целиком, но, думаю, они с Филиппом скитались по округе и наткнулись на банду синих. Но вместо того, чтобы принять их в свои ряды, как надеялся Ли, они избили их до полусмерти и забрали все имущество – еду, сумки, семейные фотографии и все такое. Они хотели отсидеться здесь несколько дней, но оказались в настолько плачевной форме, что даже не смогли убежать от скиптрейсеров, когда те заявились.

В горле появился комок.

– Ли считает, что их выдали члены банды, – закончил Тостяк. – Якобы они были в доле со скиптрейсерами.

Я не знала, что на это сказать. Мысль о том, что кто-то из нас способен обратиться против собрата, приводила меня в ярость. Хотелось рвать и метать, может, даже превратить стеллаж, около которого мы стояли, в груду металла.

– Я верю Лиаму, – медленно произнесла я. – Он хороший парень, но слишком доверчивый, а у тех ребят оказались не лучшие намерения.

– Точно, – ответил Толстяк. – Он так усердно ищет добро в человеческом сердце, что способен не заметить нож в руках.

– И даже после этого обвиняет в случившемся себя и приносит извинения за то, что оказался такой привлекательной жертвой.

Именно это и смущало меня в Лиаме больше всего: если ему хотелось быть доверчивым и добросердечным, нужно было податься в бойскауты. Для того, кто пережил столько смертей и мучений, такое сочетание было весьма необычным. Но Лиам почему-то до сих пор верил, что внутреннее и внешнее в человеке – одно и то же. Это вызывало одновременно и восхищение, и жгучее желание защитить. Видимо, Толстяк испытывал те же чувства.

– Думаю, мы оба знаем, что до совершенства ему еще далеко, сколько бы попыток он ни предпринимал. – Толстяк сел на пол и привалился спиной к пустой полке. – Этот парень никогда не был великим мыслителем. Все быстрей, быстрей, быстрей – делает то, что подсказывает нутро, а потом киснет от чувства вины и жалости к себе, когда дела идут не так, как хотелось бы.

Я кивнула, рассеянно теребя прореху на рукаве, которую заметила только сейчас. Как же я умудрилась взять эту клетчатую рубашку? Из ночного разговора с Зу я поняла, что Лиам винит себя за случившееся во время побега, однако теперь стало ясно, что корни проблемы лежат гораздо глубже.