– А вот то, – Ирина Мацуоновна, поднаторевшая в дискуссиях о немодном ныне либерализме, – каков ваш идеал, Митя? Легко всё отрицать и поливать грязью? Поливать грязью, при этом ничего не делая, но лишь сотрясать воздух в бесплодных дискуссиях за рюмкой хорошего французского коньяка…

– Я пью водку, – не замедлил отвести обвинения и на всякий случай обидеться Кипарисов. – Русскую водку. Only.

– У вас хороший вкус, Митя, – примирительно начал Курапатов.

Но тот его быстро перебил.

– Каков мой план? Да очень простой…

84

– Il a y des dames ici («Здесь дамы», фр.), – шутейно пытается предупредить Митю дама с православным бюстом.

Но её немедленно перебивает безапелляционный господин С-в, коротко стриженый колобок со знакомой всем физиономией (хитрые маленькие глазки, плавающие на его раздобревшей физиономии отца четырех детей, как жиринки в мясном бульоне), – ежевечерне он проповедует с экранов высшие ценности. Видимо, это и позволяет господину С-ву (его узнаёт даже Гагарин, который про телевизор и думать забыл, – чем больше у человека денег, тем реже он припадает к экрану) судить обо всём с видом знатока.

Это, отмечает про себя Олег, выглядит исключением, ведь обычно телевизионные не лезут в дебаты и отмалчиваются по сторонам – вот как, например, г-н С-дзе, стоящий с бокалом красного у концертного рояля, или луноликая Татьяна Ильинична, чей еженедельный телевизионный сарказм вошёл у всех в поговорку.

Но одно дело – стихия студии, где всегда есть помощник режиссёра, телесуфлер и, в худшем случае, монтаж, и совсем иной коленкор – когда следует высказываться экспромтом.

Пока все шумят и разглагольствуют, Татьяна Ильинична поедает сёмгу, метая по сторонам яростные взгляды. Или она хочет, чтобы её заметили и оказали респект, или, напротив, она злится на внезапно развившуюся булимию, заставляющую пожирать всё, что находится на подносах.

– О каком православии вы говорите, – господин С-в возносит руки к хрустальной люстре, – религия необходима, не помню кем сказано, для того, кто, как наша служанка, по воскресеньям ходил на утреннюю молитву… Что такое православие как не торговля воздухом? Я бы даже сказал – воздушком… Посредники, торгующие чем? Вы только задумайтесь – верой…

85

Оригинальностью речей самодовольный С-в производит революцию в самых заядлых спорщиках. Митя Кипарисов воодушевленно срывает очки и начинает протирать их салфеткой. Его глаза округляются, и он выдыхает, решив перещеголять популярную телефигуру.

– Совершенно с вами согласен, господин хороший, более того, скажу, между понятием «религия» и понятием «фашизм» я уже давно ставлю знак равенства, «религия» это и есть современная версия фашизма, в гламурной его ипостаси, ибо… Ибо… – и тут выхлоп лидера кружка заканчивается, он хватает ртом воздух, словно бы не в силах переварить поступающий в него кислород, и этой паузой незамедлительно пользуется Ирина Мацуоновна.

Ей не нравится, что г-н С-в перехватил у неё инициативу и обратил внимание присутствующих на себя. Говорить о православии она не может, поэтому не находит ничего лучше, как ещё более язвительно и иронично повторить свой вопрос.

– Так каков же ваш идеал, нигилистушка вы наш ненаглядный?

Мите явно не до того – он полностью находится под впечатлением своего последнего умозаключения и не в силах вернуться к началу разговора.

– J’ adore les questions politiques! («Я обожаю политические вопросы», фр.), – от всего сердца воскликнула глубоко декольтированная православная особа, а нечесаная блондинка (нечесаная, разумеется, по последней моде) кивнула ей молча и с пониманием.

Странное дело: все эти наши споры строятся таким образом, что каждая последующая реплика словно бы отменяет, затемняет все предыдущие. Словно бы спорщики забывают, о чём недавно говорили, предыдущие аргументы напрочь стираются из памяти, главное – не останавливаться на достигнутом и продолжать громоздить одна на другую всё новые и новые нелепости.

86

– А вот вы, милейший, кажется, начинали говорить об идентичности да национальном своеобразии, – вплетает лепту изящнейший Курапатов, обращаясь, по всей видимости, к Кипарисову, – да только вот ведь вам парадокс какой. Недавно, смею доложить, в Париже происходила ярмарка, на которую позвали одних русских писателей (здесь он сделал указующий жест на Татьяну Ильиничну, которая, уловив движение в свою сторону, мгновенно перестала жевать и спрятала испепеляющие взгляды куда-то под веки) и не позвали других – тех самых, что называют себя истинно народными, православными, почвенниками, чуть ли не теми самыми писателями-деревенщиками, чьими физиологическими очерками зачитывались все просвещённые россияне дореформенных времен… ну так вот, эти самые, с позволения сказать, деревенщики обанкротили парочку нефтяных магнатов, но доехали собственной делегацией до Парижа, где их, разумеется, не ждали. Так вот, я вас спрашиваю – на кой счёт этим радетелям за дело народное та самая французская книжная ярмарка, на которой по всем правилам царствовать должны сугубые западники и либералы?

И он снова указал в сторону луноокой Татьяны Ильиничны, которая к тому времени уже покончила с семгой, хлопнула рюмку коньяку и подбиралась к фаршированной щуке, украшенной маринованными виноградинами.

– Ехали бы себе хоть в Тамбовскую губернию, хоть в Кемеровскую волость и там бы просвещали народонаселение, сеяли, так сказать, как говорится, вечное и светлое, но нет, им же, портяночникам нашим, Парижи да Лондоны подавай. Лавры Герцена им жить мешают! И хоть бы мы действительно презирали этот самый Запад, – ловко заключил Курапатов и дернул головой так, что его немного растрепавшаяся чёлка аккуратно встала на место, – но хотим-то мы жить как на Западе, и вы, Митя, да-да, хотите, и не перебивайте меня…

Хотя Кипарисов молчал, думая о рюмке холодной водки, набирался новых полемических сил и совершенно не собирался никого перебивать.

87

– Кроме того, – назидательно продолжил изящнейший доктор Курапатов, – вы не только хотите жить так, «как там», но и вы, Митя, всецело зависимы от того самого Запада, который вы так ожесточенно поносите. Ругать-то мы его ругаем, а только его мнением и дорожим, то есть, в сущности, мнением парижских лоботрясов. И к ним апеллируем, если в отечестве нашем какая-то напасть случается, проворуется кто и посадят кого… Потому что даже сама верховная власть наша, совершенно бестолково называемая вами «кровавой гебней» (на самом деле, вы гебни, вьюноша, не видели и в 37-м году живать не жили, посмотрел бы я на вас тогда) признает только авторитет Запада, французского или американского, неважно какого, так как внутри отечества нашего нет, не осталось более никаких авторитетов, вот что противно!

– И сильно противно? – вступила в спор Татьяна Ильинична, насытившаяся фаршированной щукой и приговорившая ещё одну рюмку коньяку.

О чём здесь спорили, она не слышала, поглощая еду, однако «кусок упал», и ей захотелось спеть. Но петь было нельзя: высшее общество всё-таки. И тогда она тоже решила поспорить.