Олег замечает, как бешено колотится его сердце. Он идёт на кухню и достаёт из белого шкафчика аптечку с валокордином, ругая себя последними словами.

– Ну и дурак же вы, Олег Евгеньевич, неудачник, поп-расстрига, мудило кемеровское…

«Неудачник» – до сих пор самое страшное для него ругательство с тех пор, как покойный отец пригвоздил, предвидя долгое, горделиво-горбатое одиночество, отсутствие угла, детей, тепла…

Вот откуда огонь, который сам зажёг и которого сам же испугался.

94

Забыл, кем был, а новым человеком не стал. Ещё не стал, или не дано уже? Тайное знание наваливается свинцовой тяжестью, припечатывает к земле. Олег тяготится талисманом, боится его возможностей.

Дважды он попытался избавиться от блокнота. Первый раз после бессонной ночи (под глазами тёмные круги, сивушный перегар) вскочил в красный свой автомобиль и помчался за город, выкопал в перелеске ямку и похоронил искушение, предварительно упаковав его в целлофановый пакет.

Потому что знал, что вернётся, потому что сам себе не доверял (никогда не доверял и всегда ждал подвоха), лихорадочно пытаясь запомнить место, где.

Три дерева от шоссе, потом десять шагов вправо до молодой берёзки, потом повернуться на 180 градусов и ещё десять шагов до трёх елей, между которыми и…

Разровнял землю, присыпал сухими листьями, иголками. Это хорошо, что лес смешанный, почему-то подумал, когда возвращался к машине, отряхивая на ходу руки.

В подъезде столкнулся с соседкой, заплаканной и ещё более согбенной. Ну, из соседней квартиры, что сидит в метро, смотрит на пассажиропотоки, опускающиеся и поднимающиеся по эскалатору, и справок не даёт.

Та кинулась к нему как к родному, начала причитать, ввалилась в квартиру, постоянно извиняясь. Из её скороговорки Гагарин понял, что внучок ейный Эмка (Эммануэль, если помните) скопытился, рак крови, лежит-умирает, сказано священника звать, потому что надежды никакой.

Гагарин собрал волю в кулак, пришёл в себя (если тебе плохо, помоги тому, кому ещё хуже, оно и отпустит), плотно сел на телефон, начал обзванивать коллег.

Соседка стояла рядом, словно бы этими звонками он мог помочь ребёнку. Она, простая и несчастная, не знала, что делать, растерянная, мгновенно подсаживалась на чужую инициативу, заменяющую ей собственные усилия.

95

Очень скоро диагноз подтвердился. Доктора в телефонной трубке говорили тихо и сосредоточенно. Олег представлялся.

– Здравствуйте, это доктор Гагарин из первой реанимации…

И тогда его коллеги начинали говорить чуть более бодро. Но так же тихо и сосредоточенно. Олег слишком хорошо знал этот тон, его тоже иногда, в прошлой жизни, беспокоили родственники и знакомые погибающих пациентов.

Скорбная мина на лице и стальная вата в голосе – профессиональная маска спасателя. К некоторым она прирастает так, что потом не отнять, так и живут – в скорби. В вечной скорби вины и соучастия.

Соседка терпеливо ждала. А Олег напряжённо думал. На подошвах башмаков хрустел придорожный песок. Палая хвоя пристала, запутавшись в шнурках (Олег покупал только коричневые туфли и только со шнуровкой – он был убеждён, что это классика, и что она никогда не выйдет из моды. Он терпеть не мог всех этих новшеств, связанных с изменением формы носка, сначала в сторону предельной тупости, едва ли не квадратности, затем – в сторону восточной узости, как у Маленького Мука. Только умеренность и классика. Только покой и воля. Покой и воля).

Вот он, наконец, и выпал – зримый, а отнюдь не умозрительный случай, когда ты реально можешь помочь человеку, спасти его. Спасти его, когда уже все отказались. И речь идет о мальчишке, не успевшем пожить как следует. О ребенке, совершенно не виноватом в экологическом неблагополучии, запустившем часики злокачественных образований.

– Хорошо, вы только обязательно меня дождитесь, – распорядился он, положил трубку, встал и задумался.

Соседка смотрела на него глазами старого спаниеля. Она беззвучно, безнадёжно плакала, понимая, что… А впрочем… вдруг… вдруг чудо или что-то такое…

96

Точно так же скоро, как утром, отмахнувшись от усталости, от тяжести в висках, – к тому самому облезлому перелеску. По сухой осенней траве, машины мимо туда-сюда, не очень часто, но днём как же без машин?

И понял, что не может найти, что место потерял. Нужно было какой-то колышек вбить, опознавательный знак! Сердце заметалось загнанным зайцем, и снова предательский пот между лопаток и холод внизу живота, и сам заметался, забегал в поисках исходной точки, главное – её найти, исходную точку, чтобы от неё три шага туда, десять туда, повернуться на 180 градусов…

Но ничего не вышло. Тогда сел возле авто, закурил, уставился на облака, вспомнил про Голос, который навещал его время от времени с ценными указаниями, и мысленно возопил: мне же правда надо! Я ребёнку помогаю, ребёнку, понимаешь…

Ничего не ответило небо, облака продолжали беззвучно таранить пики деревьев, исчезая за поредевшими верхушками. Ещё чуть-чуть – и пойдёт снег, первый снег в этом году. Гагарин стряхивает оцепенение, встаёт и начинает поиск заново. Безветрие помогает ему искать.

Находит. Откапывает. Разгребая мягкую землю руками. Достает пакет. «Сделано в ССССР». Почерневший (подкопчённый свечей) переплет.

Мальчик будет спасён.

97

Второй раз от неминуемой гибели блокнотик спас Гена Денисенко. Позвонил понурый. Голос словно из подземелья. Вместо обычного «привет-привет» начал бубнить про заграничный паспорт и покупку квартиры, про время, которого мало («ты что, с сотового, что ли, звонишь?»), и бомбу с часовым механизмом.

Олег представил Денисенко, стоящего в халате возле больничного окна (улицу за окном выбелило, черновик сменился чистовиком, снег выпал и теперь не сойдёт, следует привыкать жить в изменившихся условиях)…

Порой после особенно трудного дежурства – гора с плеч, и ощущение важного сделанного дела. И тогда хочется позвонить кому-то, поговорить ни о чем. Чтобы оценили. Точнее, посочувствовали.

Олег решил помочь приятелю, «сделать ему красиво». Ведь что видит Гена Денисенко, кроме дежурств в клинике через день, а из окон дома – пейзажей спального микрорайона с редко стоящими, как зубы у оленевода, многоэтажками?..

На краю города всегда много ветра, природа сплёвывает сквозь прорехи пространства снег с дождём, недавно посаженные деревья трепещут, яко горлицы…

Решил Гагарин позвать Гену в дорогое заведение. Или покатать по набережной – когда огни расплываются в оголтелый импрессионизм и хочется говорить глупости, стихи читать или выпивать возле лавочки под кронами голых деревьев, а если замёрзнешь – быстро метнуться в машину с работающей печкой и плейером, на котором музыки сколько захочешь. И какой захочешь.

Но Денисенко был глух и неотзывчив. Выслушал и не согласился. Договорились встретиться возле родной больницы.