— Вы просто кладезь талантов…

— Кстати, а чем вы занимаетесь?

— Даю частные уроки английского. (Завтра после обеда придут ученики, вспомнила она вдруг. Двое абитуриентов, один румяный работяга из вечерней школы и две школьницы старших классов, мечтающие о карьере секретуток в богатом офисе.)

— Даете уроки? Здесь? — озадаченно спросил Гоц.

Майя посмотрела на свою неубранную постель.

— Ну, не конкретно здесь. За столом в гостиной.

Он огорчился.

— Это плохо.

— Вам что-то не нравится? Идите в милицию, вас там примут с распростертыми объятиями, — зло сказала она, неожиданно поняв, что без боя сдала свои позиции. Не ради, конечно, полузнакомого алкоголика в бегах — просто оставалась нераскрытая тайна, которая будоражила воображение (слишком живое) и вызывала зуд в кончиках пальцев… И — смерть мальчика, гномика в желтом трико и капюшоне, не давала покоя. Это было не по правилам: оставлять его смерть неотмщенной.

Завтракали они молча, сидя друг против друга за кухонным столом и тщательно глядя каждый в свою тарелку, точно пожилые супруги после ссоры — уже присмиревшие, но еще не отошедшие от взаимных копеечных обид. Так же молча, без понуканий, Гоц собрал грязную посуду, уволок в раковину и включил воду. Майя несколько минут наблюдала за ним, потом прошла в прихожую и принялась одеваться, удивившись про себя: «Странно, после всего, что произошло за истекшие сутки, я еще способна совершать обычные бытовые действия. Есть рогалики, пить кофе, укрывать у себя преступника (или не преступника, или преступника, но очень хитрого, сумевшего все-таки проделать брешь в моей уверенности), смотреться в зеркало…» Впрочем, нет. К зеркалам она с некоторых пор стала испытывать необъяснимое отвращение. Словно боялась увидеть в них нечто — то, что не должно было там отражаться…

— Куда вы собрались? — спросил Гоц из кухни.

— На похороны, — сухо ответила Майя. — Сегодня хоронят Гришу.

Он подошел, прислонился к дверному косяку, сложив мощные руки на груди. Потом спрятал их за спину, потом сунул в карманы — он явно не знал, куда их девать.

— Если вы так твердо уверены, что я убийца, то почему не сдадите меня органам?

Она задумалась.

— Есть одна маленькая деталь… Вернее, не деталь, а так, странность…

— Какая?

— Вы говорили, будто кто-то рассмеялся в подвале. Там, где вы наткнулись на мертвого мальчика. Даже не рассмеялся, а…

— Хихикнул, — подтвердил Гоц. — Будто пытался подавить истерику.

— Я слышала нечто подобное. В школе, за несколько минут до пожара. Я вошла в пустой класс, чтобы взять вино, и прикрыла дверь за собой — боялась, как бы Эдик не застукал. И услышала в коридоре шаги и смех.

— И вы до сих пор молчали…

— Про шаги я сказала следователю — кажется, он не поверил. А смех мог мне почудиться: дверь-то была закрыта. — Майя помолчала. — Если бы не этот смех — я бы даже доносить на вас не стала. Просто пристрелила бы.

Василий Евгеньевич опасливо покосился на ее сумочку и нерешительно спросил:

— Может, отдадите пистолет? Не будете же вы вечно таскать его с собой — тяжелый, неудобный, того и гляди выпадет. Я ведь не собираюсь вас убивать. И не собирался — только припугнуть…

— Не факт. Хотя, вы правы, лучше я оставлю его в тайнике. На нейтральной территории.

— В каком тайнике?

— Какой найду. Чтобы ни у кого не возникло соблазна.

— Только не под лестницей и не в мусорном бачке, пацаны в момент найдут. — Гоц очень серьезно посмотрел на нее. — Возвращайтесь. Я буду ждать.

— Ладно, — вздохнула она, застегивая пуговицы. — Хлеб в буфете, пельмени в морозилке, так что смерть от голода вам не грозит. Не забудьте: за вами унитаз и вешалка.

С давних времен, когда Майя была похожей на куклу Мальвину с голубыми волосами, а худющая Ритка — на обезьяну Читу, полгода просидевшую на голодном пайке в муниципальном зоопарке, у них существовало тайное место, куда можно было прятать все что угодно: кирпич в стене, на лестничной площадке первого этажа, чуть ниже почтовых ящиков. Кирпич свободно вынимался, образуя нишу, и совершенно скрывал ее от посторонних глаз, вставая на место. Сейчас Майя вспомнила о нем.

Недобрым словом помянув тьму в подъезде, она нашла нужный ориентир, опустила в тайник пистолет, завернутый в тряпочку (так ей казалось безопаснее), и поставила кирпич обратно, для верности проведя рукой по стене: гладко, ни малейшей неровности. Вовек никто не догадается. Какая-то размытая тень — черное пятно в черном мире — пискнула и шарахнулась за угол. Майя вздрогнула. Наверное, кошки занимались любовью, а я их спугнула. Дом, который почтил своим проживанием народный избранник и заступник Сева Бродников, был настоящим раем для бродячих кошек.

Она вышла из автобуса на знакомой остановке, прямо у ворот школы, и прошла по тропинке внутрь квадратного дворика — оттуда намечался вынос.

Она никогда в жизни не видела столько цветов сразу.

Даже городской ботанический сад, куда ее гоняли на практику в студенчестве, выглядел бы по сравнению с сегодняшним зрелищем жалким запущенным огородом. Цветы были всюду: они пестрым холмом покрывали ограду и маленький белый памятник в форме бумажного кораблика, они ковром устилали утоптанный снег в радиусе нескольких метров и даже дорожку от самых ворот кладбища. А цветы все несли и несли — построенные парами встревоженные первоклашки, не совсем понимающие, что происходит вокруг, пяти-шестиклассники, впервые увидевшие и осознавшие смерть, верзилы обоих полов из одиннадцатого, способные отпускать тяжеловесные казарменные шуточки по какому угодно поводу — будь то гигиенические прокладки или ограниченный ядерный конфликт… Но сегодня и они были серьезны, даже суровы.

Из цветочного холма, с большого портрета, перевязанного черной шелковой ленточкой, улыбался Гриша Кузнецов, маленький гном, сбежавший из сказки Андерсена… Собственно, это был не совсем портрет — скорее моментальная фотография, где он сидел на диване в обнимку с любимым плюшевым зверем, средних размеров собакой с желтой спинкой, белым брюшком и немного грустной трогательной мордашкой, на которой поблескивали умные, почти живые глаза-пуговки. Собака пережила своего хозяина. Она так и не покинула его — кто-то принес ее с собой и посадил на могилу, рядом с портретом.

Оркестр отыграл свое и степенно ушел за ворота, к автобусу с черной полосой на боку, рабочие — четверка пугающего вида упырей — исчезла в каптерке, греться и поминать очередного новопреставленного, а школьники не расходились, окружив свежую могилу — молча, кусая губы и не вытирая слез, больно прилипавших к щекам на холодном ветру…

— Майя Аркадьевна, — вдруг окликнули ее сзади.

Она оглянулась и увидела Николая Николаевича Колчина. Тот стоял рядом, сунув руки в карманы дешевого пальто и подняв воротник. Ни дать ни взять разведчик-интеллектуал из «Мертвого сезона» — нежнейшего черно-белого фильма времен Майиной молодости…