Сначала, хотели снять целый вагон. Но если на нашей линии от Улеаборга до Гельсингфорса это было сделать просто, то до Санкт-Петербурга ходил всего один поезд в сутки, и все места были наперечёт, что уж говорить про вагоны. Единственное, что нам посоветовал дельного наш родственник-начальник станции Улеаборга, это использовать вагон нашей железнодорожной компании и оплатить его перевозку как прицепной.

Увы, наши старенькие вагоны третьего класса не годились для столь дальних поездок. И тогда дядя Бьорк, глава нашей железнодорожной компании, по согласованию с дедом, купил трехосный вагон первого класса 1885 года выпуска рижского завода «Руссо-Балт». За два месяца его успели немного отремонтировать, и мы большой и шумной компанией отправились в столицу империи именно на нём.

Почему большой компанией? Ну, на конкурс нас ехало четверо. Шмайссеры, отец и сын, дед Кауко, как владелец компании, и я. Плюс, четыре человека охраны, они же грузчики. Наш технический директор Эдвин Бергрот, в петербургском доме которого мы планировали остановиться. И моя мама с отцом. Как же матушка могла пропустить возможность посетить столичные магазины? Но отпускать её одну отец не рискнул и поехал с нами. А ещё, два нанятых проводника, и в последнюю минуту примкнувший к нам мой дядя Бьорк, который усомнился в том, что мы сможем правильно проконтролировать прицепку, отцепку и стоянку вагона.

И правильно сделал, что усомнился. В Улеаборге нас цепляли к составу последним вагоном, а в Гельсингфорсе прицепили первым, что вызвало недовольство местного железнодорожного начальства. Эта же картина повторилась и в Петербурге, когда мы отправлялись обратно. И только дядя Бьорк, с его железнодорожным опытом, смог разрулить все эти проблемы.

Финляндский вокзал встретил нас суетой пассажиров, носильщиков и усиленными военными патрулями. Власти продолжали «дуть на воду» после убийства в конце сентября генерала Куропаткина на Николаевском вокзале Санкт-Петербурга. Когда, во время торжественных проводов на фронт нового командующего Маньчжурской армии, его застрелила эсерка Анастасия Биценко. Спокойно прошла через полицейское оцепление с букетом цветов и всадила в генеральскую грудь шесть револьверных пуль.

Дом Эдвина Бергрота располагался на Нижегородской улице, буквально рядом с Финляндским вокзалом. Для нас и груза сразу нашлись сани. Причем, что характерно, все возчики оказались финнами и с удовольствием общались с нами на родном языке. Как просветил меня херра Бергрот, район вокруг вокзала назывался Выборгским и был финским и шведским анклавом Санкт-Петербурга. В подтверждение его слов нам то и дело попадались вывески и рекламы на финском и шведском языках.

В небольшом кирпичном особняке нам всем нашлось место, так как дети Эдвина Бергрота уже давно жили в Италии, а за домом присматривал его старший внук Роберт. Приехали мы с запасом в два дня и правильно поступили, так как неожиданно выяснилось, что проведение смотра и стрельб перенесли из здания казарм лейб-гвардии Конного полка в какие-то «Крюковские казармы».

— Они рядом, — успокоил нас за ужином Роберт Бергрот. — Восьмой флотский экипаж убыл на судах второй Тихоокеанской эскадры, и казармы сейчас стоят почти пустые. Да и внутренний плац у них побольше, чем у конногвардейцев. Но всё равно мал. Даже и не пойму, как там стрельбы будут проводить. Тем более из пулемётов.

……

— Здравствуйте, Николай Александрович, — ляпнул я Императору Всероссийскому от неожиданности, столкнувшись с ним лицом к лицу, когда меня за шиворот пытались вытолкать из здания «Крюковских казарм».

Приехали мы в эти казармы за час до начала мероприятия. И вполне спокойно, предъявив приглашение, заехали через ворота во двор, где и начали разгружать сани в указанном нам месте. Всего, как я понял из разговоров военных чиновников, должно было быть представлено на конкурс четыре системы. Но австро-венгерская «Шкода» отказалась от участия и нас осталось трое.

Наш «Арсенал Хухты», британский «Виккерс», который привёз пулемёт Максима на треноге, и «Датский оружейный синдикат» с ружьём-пулемётом Мадсена. Только попав во внутренний двор этих казарм, я понял чему удивлялся Роберт Бергрот. Узкий треугольный колодец двора может и был пригоден как плац, чтобы муштровать матросиков, но в качестве стрельбища не годился совершенно. Даже и не знаю чем руководствовались в военном министерстве, выбрав двор в тридцать метров шириной и сто метров длиной. Может это конечно было сделано ввиду зимы? Не захотели тащить иностранцев и свои генеральские тушки на полигоны? Фиг его знает. Скорее всего, так это и было. Им главное — принять от нас оружие на испытание, а потом они и сами пострелять смогут.

В качестве пулеулавливателей выступала гора из мешков с песком, наваленных в несколько слоёв чуть ли не под крышу третьего этажа. На выделенном нам месте тоже были мешки с песком для создания площадок под пулемёты и несколько матросов, чтобы тягать эти мешки по нашей прихоти. Только мы успели всё установить и разложить, как начальство казарм затеяло проверку документов с выдворением лишних.

Совершенно неожиданно, в эти лишние попал и я сам.

— Не положено! — рокотал капитан первого ранга на деда Хухту и гражданского чиновника военного министерства. — Малолетним нет места на стрельбах и испытаниях оружия!

И его не волновало, что я был в списке приглашённых. У него есть какой-то там устав, по которому не положено и всё. Причем, к шестнадцатилетнему Хансу Шмайссеру, как к подданному Германской империи, у этого бравого моремана претензий по возрасту не было. Все наши убеждения и уговоры военного чиновника, ни к чему не привели. И мне пришлось покинуть двор.

— Деда, херра Шмайссер, не волнуйтесь, проходите испытания, а я вас на выходе подожду, — только и успел я сказать, когда подозванный каперангом мичман, буквально потащил меня прочь.

— Да отпустите меня, в конце концов! Я могу и сам идти! — попытался я избавиться от цепкой руки морского офицера.

— Молчать! — рявкнули мне прямо в ухо и поволокли дальше.

Вот так, рука об руку, мы и столкнулись с императором и его свитой прямо на выходе из казарм. Мичман, наконец высвободил мою руку и застыл по стойке смирно, а я в растерянности ляпнул первое, что пришло мне на ум. Брови у Николая II полезли от удивления вверх, но он быстро справился с заминкой и, ухмыльнувшись, поздоровался в ответ:

—