– Расскажи еще, Мими. – Я уткнулась лицом в ее шею, чувствуя успокаивающий запах лимона и розмарина. Она расчесала пальцами мои волосы и коснулась губами макушки в нежном поцелуе. – Uno más[88].

И мы, три проклятые женщины семейства Сантос, сгрудились плотнее рядом друг с другом, а Мими начала рассказывать.

Свернувшись клубком, я поспала всего пару часов, а потом просто лежала и ждала, пока начнет светать. Наслаждаясь утренней прохладой, я наблюдала, как небо приобретает нежно-голубой цвет, и думала о синей глади, изображенной на карте Алекса.

Я уже по нему соскучилась, а ведь меня еще ждет новый день. Нужно только найти в себе силы выбраться из кровати.

На кухне никого не было, но на столе стоял уже остывающий кофейник. Я согрела кружку и остановилась на пороге оранжереи. Мими там не было, и я уселась в ее кресло и стала ждать.

Тут висели для просушки пучки розмарина, шалфея и чабреца. Я раскрыла блокнот, собираясь наконец разработать план на май. Он наступит всего через две недели, и я была твердо намерена встретить его с готовым решением.

Я сняла колпачок с маркера и вспомнила свой самый первый блокнот. Его мне подарила Мими. «Важно все записывать», – сказала она, вручая мне толстую тетрадь в твердой обложке в тот день, когда мама в первый раз уехала. Ее пустые страницы наполнили меня надеждой. Я спряталась в оранжерее и покрыла их рисунками ее диких растений, заросли которых дарили мне чувство безопасности.

Я сделала колонку дней и колонку планов, провела между ними черту по линейке и подумала о своем дедушке. Что он хотел преподавать? Какие книги и каких писателей любил больше всего? Загибал ли он уголки страниц и жестикулировал ли, когда его охватывали эмоции? Ветряные колокольчики покачивались, их звуки складывались в негромкую песню.

Уверенными движениями я набросала между страницами стебельки розмарина. Если бы мой отец тогда вернулся, хватило бы мне смелости поехать с Алексом? Песня колокольчиков становилась громче. Небо снаружи было ясным и голубым, без единого облачка. Идеальный день. Но ветряные колокольчики моей бабушки словно сходили с ума.

Я покрылась холодным потом. Где-то в глубине мой памяти прозвучал голос матери: «Предчувствия. Слушайся их».

– Мими? – позвала я. Тишина. Я медленно встала, глядя на ветряные колокольчики. – Мими! – Я помчалась в дом. Наверняка она в кухне мешает кофе и рассердится на меня за крик. Но на кухне никого не было. – Мими!

Я обнаружила ее в спальне. От облегчения ноги подкосились, и я оперлась о дверной косяк. Мими собиралась сесть на край кровати, но вдруг упала. Я бросилась к ней, и мы встретились глазами. Этот взгляд длился всего секунду, а может быть, всю мою жизнь или обе наши жизни, а потом ее неподвижное хрупкое тело оказалось у меня в объятиях на полу. Через мгновение в комнату ворвалась моя мать, отпихнула меня в сторону и принялась делать бабушке искусственное дыхание.

Я словно оледенела, но она даже не растерялась. Ее движения были уверенными и сильными – нажим, еще нажим, еще и еще.

– Роза! 911, быстро!

В глазах ее появились непролитые слезы. Но она не остановилась. Словно яростная, неумолимая буря, вступила в схватку с сердцем Мими.

Я выскочила из комнаты и набрала 911. Когда оператор ответил, я словно из-под водных глубин умоляла их немедленно приехать. «Сердце, – сказала я. – Оно у нее было очень сильное, но что-то пошло не так». Я выскочила из дома, бросилась через дорогу и принялась колотить кулаком в дверь Дэна и Малкольма. Открыл Дэн с Пенни на руках, и раздражение на его лице сразу же сменилось беспокойством.

– Роза, что случилось?

Я не могла произнести это вслух. Должна была, но не могла. Наконец я просипела:

– Мими.

Выражение лица Дэна тут же изменилось. Наш сосед, всегда спокойный и расслабленный, превратился в собранного сотрудника скорой помощи. Он отдал мне Пенни, помчался в дом и через секунду снова появился, держа в руках нечто похожее на спортивную сумку. Я побежала следом за ним. В комнате Мими он упал на колени рядом с моей матерью и бабушкой и сам стал делать ей искусственное дыхание. Мама сперва пыталась сопротивляться, но он не стал ничего объяснять. На это не было времени. Моя мать свернулась клубочком и заплакала. Я не могла даже подойти к ней. Не могла пошевелиться. Мне нужно было держать Пенни. Чтобы она не утонула.

В окнах показались сине-красные вспышки, и парадная дверь распахнулась. Мимо меня промчались пожарные и санитары, и кружевная пахнущая лавандой комната моей бабушки наполнилась толпой людей и их таким чужеродным оборудованием.

Пенни заплакала, и я попыталась шепотом спеть ей песню, которую в детстве пела мне Мими. Что-то про лягушку на испанском. Я пыталась вспомнить первый куплет, а мою бабушку тем временем положили на носилки. Рядом с ней шел Дэн, продолжая делать искусственное дыхание.

Сама она не сделала ни единого вдоха.

Я пошла следом за ними, словно пробираясь сквозь туман. Все наши соседи стояли у дверей своих домов, прижимая ладони ко рту. Дэн забрался в машину скорой помощи вместе с Мими, а остальные санитары посмотрели на меня. Я же глядела на свою мать.

– Езжай, – сказала я. Она, ни мгновения не колеблясь, нырнула внутрь, и двери захлопнулись. Через миг весь хаос и шум исчезли вместе с машиной, и только мы с Пенни стояли на пустом тротуаре.

Я осталась одна.

Все соседи торопились собраться вместе, утешали друг друга и пытались понять, что произошло. Миссис Пенья прыгнула в свой фургон, а Ана промчалась мимо к дому Малкольма, затем полезла в его машину за детским сиденьем. В этот безумный день все вели себя очень сосредоточенно и целеустремленно.

Пенни захныкала. Я положила ее головку к себе на плечо и стала поглаживать по спине.

Рядом со мной стояла Ана. Она ничего не говорила – да и зачем вообще слова? Все равно, когда они нужны, правильных не найти. Слова – это острова, окруженные тишиной, словно забытые песни. Ана положила руку мне на предплечье и повела к машине миссис Пенья. Двери захлопнулись, и мы помчались в больницу, где боролись за жизнь последние представители моей семьи.

Моя боль стала верным компаньоном, находящимся рядом со мной в больничной приемной. Здесь должна была бы сидеть моя мать, но она измеряла шагами пол в коридоре, пребывая в истерике или, вернее сказать, являя собой последнее воплощение, которое осталось от взрослой части семьи Сантос. «Остановка сердца», – сказали врачи. У Мими отказало сердце. Это было невозможно. Ее сердце являлось моим убежищем во время любой бури. Моим домом.

«Я не могу вернуться», – сказала тогда Мими. Казалось, это было так давно.

«Он так и не вернулся назад», – плакала моя мать, когда я была еще слишком мала, чтобы понять.