ней и пить, пить, пока не заломит зубы от холода и хватит дыхания… Но нет, нельзя. И умываться не стоило — попадет капля на губы, вот, считай, и отведала питья в чертогах феи. Но как отказаться?

— Неужто я впрямь так угваздалась? — спросила я и наклонилась над ведром, чтобы взглянуть на свое отражение.

Да уж, и впрямь красавица, каких поискать, — все лицо в пыли, в грязных разводах, когда-то белая рубашка пошла пятнами, волосы растрепались и слиплись от пота, на спине — увесистая котомка, на плече — белоснежная ящерица.

Кстати, почему мама ее не заметила? Она до смерти боялась змей и ящериц и даже безобидных лягушек пугалась до обморока, если те выпрыгивали перед ней на тропинку. А уж сколько их было возле запруды… Знаю, мальчишки ловили их, жарили на костре, выпотрошив и насадив на прутик, ели и нахваливали, да и взрослые не брезговали, но только не моя матушка!

— А ты чего сидишь? — шепнула я ящерке. — Вот тебе вода — хоть залейся! Мало будет, я еще из колодца натаскаю.

Она скользнула по моему плечу, по руке — я взялась за дужку ведра, мне казалось, мама вот-вот выронит его, вот я и решила придержать, — сунулась мордочкой в воду…

Ничего не случилось. Раз за разом ящерка пыталась окунуться в полное до краев ведро, но не выходило, на ней не осталось ни единой капельки. Поняв, что старается тщетно, она снова взобралась на мое плечо и устроилась там, ухватившись на этот раз хвостом за мою косу. Спасибо, не за шею!

А мама… Она по-прежнему стояла и улыбалась, и не торопилась домой, где ждала непоеная скотина и нестираное белье, просто смотрела на меня, и от этого мне сделалось жутко.

— До дома и так дойду, небось, никто не испугается, — сказала я и подняла ведро. — Дай-ка, помогу… Как там младшенькие? Как Витти? Вроде бы кузнец говорил, что ему подмастерье нужен, так что насчет Витти, а? Возьмет? Обещал ведь подумать…

— Конечно, возьмет, — кивала мама, глядя перед собой. И не возражала, мол, Витти всего лишь три года, и это девочка, о чем ты, дочка, опомнись! — Вот подрастет — и пойдет в подмастерья. Непременно пойдет. Непременно…

Я же смотрела по сторонам. Да, это была знакомая деревня, но… Почему у тетушки Моны калитка нараспашку? Она всегда запирается, воров боится, хотя ее забор и уж тем более веревочка вместо щеколды разве что кур остановят!

Где собака старика Джава? Я с детства помню: он всегда держал на редкость брехливых дворняг, причем совершенно одинаковых с виду, не разберешь, прежняя это или уже ее отпрыск… Ух, как мы их боялись! Но они всегда только лаяли, никогда никого не укусили, а когда я подросла, стало ясно, что собаки у Джава трусливы донельзя, а брешут, наверно, от страха. Но когда мы прошли мимо его забора, лая я не услышала, хотя шавки всегда подрывались на любой шорох.

Что там, я даже коз вдовы Лейры не заметила, а те были вездесущи и норовили объесть любую травинку, и уж если бы заметили открытую калитку, тетушка Мона точно бы лишилась всего урожая тыкв и прочей растительности на огороде!

— Идем скорее, — говорила мама, — идем. Я приготовила… Ты ведь любишь… Рыбный пирог, ты любишь, Дан наловил вчера…

Я шла за ней, и мороз подирал меня по хребту.

Дан давно женился, занимался хозяйством и не ловил рыбу, этим уже его собственные дети баловались, но бабушке улов не носили, пекли в золе на берегу, а если всего съесть не могли, так у них свой дом имелся!

Я осознавала, что это не моя мать, что деревни вокруг нет, это все равно что холст и картон с нарисованными заморскими дворцами и далекими джунглями, перед которыми лицедеи разыгрывают представления (герцог был большим любителем подобных забав). Но как выбраться отсюда? Побегу… и что дальше? Вернусь к колодцу, и снова матушка будет ждать меня с полным ведром чистой воды, поведет домой, и так снова и снова, раз за разом? Да лучше уж в чистом поле бродить, чем видеть вместо родного человека безмозглую куклу!

А что видит сейчас Ири? Прибегает после очередного своего опасного приключения, а я говорю ей, мол, вымой руки, переоденься, причешись да берись за дело? Она ведь поймет, что это не я, не настоящая ее мать, верно?.. С ее-то чутьем!

Но каково ей в одиночку? А может, ей подсунули видение, в котором все хорошо и ладно и мы с Ирранкэ и с нею живем вместе где-нибудь далеко, в тех краях, о которых Ири всегда мечтала, — где-нибудь у моря, или у великой реки, или в лесных дебрях у большого озера? И если она поверит, что это правда, кто знает, что с ней случится?

Что-то шершавое коснулось моей щеки, и я очнулась. Это ящерка, вытянув длинную шею, слизывала мои слезы и щекотала мне щеку и подбородок шершавым язычком. Странно, я была уверена, что такие языки у кошек, а у ящериц они гладкие и скользкие…

«Я не хочу идти с ней, — думала я. — Я ее боюсь. Не знаю, что увижу дома. Не проговорюсь ли об Ири — кажется, матушка и не слышала о ней. Почему так? Откуда все это взялось?»

Это же память Ирранкэ, сообразила я вдруг. И даже не его собственная, а его слуги, того, которого он послал разузнать, что за женщина принесла в замок заветный ключ… Откуда же алию знать, как живут простые люди? Если он и увидел что-то, то лишь мельком, и уж точно не обратил внимания на калитку тетушки Моны и каких-то коз с собаками, а о моем брате мог что-то услышать, но и только. Верно, тогда Дан как раз полюбил рыбалку и все время удирал на речку, вот, наверно, матушка и пожаловалась соседке у колодца, что сын совсем от рук отбился! Рыба, конечно, подспорье недурное, но неплохо бы и по хозяйству помочь, отец вон с ног сбился…

И мне сделалось вдруг легко-легко… Фея не знает, что я не одна, что у меня есть Ири! Знала бы, так наградила бы кошмарами, в которых мне пришлось бы бежать к дочери, сбивая ноги в кровь, но нет, обошлось… Обошлось.

Теперь мне самой бы выбраться из этого морока и найти Ири, о большем я и не мечтаю… Вот только как отделаться от существа, принявшего вид моей матери? Я могу пойти за ней до