То, что он увидел, заставило бы остолбенеть любого: у раненого, которого он считал парнем, была… девичья грудь!

Теперь все стало на свои места — и отсутствие растительности на лице, и маленькая нога, и длинные ресницы, и красивые, чуть пухловатые губы… Но ведь один из всадников кричал: "Сережка!" Значит, и от своих скрывалась? Кто же она?

Впрочем, размышлять об этом было некогда. Хорошо бы промыть рану, посмотреть, не сквозная ли?

Пуля засела в плече, и Ян подумал, что ему трудно придется. Однако, вспомнив, как вытащил пулю из головы Ивана, он приободрился. Одна надежда: авось эта "Сережка" потеряла не так много крови, чтобы сразу отправиться на тот свет. К счастью, полушубок так плотно сидел на ней, что, когда промок, сыграл роль тугой повязки.

Вот ещё что: надо поймать эту лошадь — может, у седла мешок или торба какая? Нам бы только фляжку — хоть со спиртом, хоть с водой.

К седлу действительно была приторочена торба, и первое, что Ян в ней нашел, была еда. ЕДА! Юноша секунду поколебался — чужое все-таки, он не привык брать без спроса, — но голод уничтожил все сомнения: И потом, не будет же он делать такое серьезное дело дрожащими руками! Ян взял немного: ломоть хлеба и кусочек вяленого мяса, которые без задержки проскочили в его изголодавшийся желудок.

Нашлась и фляжка. Благодаря урокам Юлии, он теперь знал: это коньяк. Странная девчонка: переодета в мужской костюм, а во фляжке — коньяк! Зато из тонкой нижней рубахи получатся отличные бинты. Ян вытащил из её галифе подол рубахи и оторвал широкую полосу.

Для начала он промыл рану. Крови действительно немного. А вот что делать дальше?

Сказалось-таки напряжение предыдущих дня и ночи — Ян никак не мог сосредоточиться. Он стал думать о том, что без его помощи раненая девушка умрет, и сразу успокоился; положил руку на рану, и в мозгу его возникла картина: пуля вошла в тело, прошла по прямой, но ударилась о кость и застряла в мякоти плеча.

Если выводить её наружу тем же путем, как в случае с Иваном, девушке придется тяжело, тем более что рана уже стала воспаляться. Он решил вывести пулю кратчайшим путем. Это тоже будет болезненно, но зато быстро.

Ян почувствовал, как клинок, который он держал перед собой на всякий случай — вдруг его способность притягивать железо в самый ответственный момент изменит ему? — прилип к руке. Опять запульсировала в ладонях сила, которой он пока не знал названия. Пуля с силой вырвалась из плеча и звякнула о клинок. Раненую подбросило на ложе, как от удара, и она с криком упала назад.

— Ничего, Сережка, потерпи, — Ян откинул окровавленный кусок свинца, осторожно промокнул рану и, как мог туго, перебинтовал.

Потом укутал её полушубком, влил в рот несколько капель коньяка: раненая глубоко вздохнула.

— Теперь поспи, — ласково сказал ей Ян, впрочем, не вполне уверенный, что его слышат, и отхлебнул из фляжки изрядный глоток. — Не бойся, заживет, как на кошке!

И решив, что ему самому не мешает отдохнуть, осторожно примостился рядом.

Катерина с Герасимом шепотом переговаривались.

— Откуда у тебя этот рубец? — расспрашивала она, рассматривая его правую ладонь.

— Грехи молодости, — пошутил он, но, заметив, как по лицу любимой пробежала тень, посерьезнел. — Было дело: конные жандармы демонстрацию разгоняли. Нет-нет, я не революционер. Так, любопытный прохожий. Просто я увидел, что один из них уж больно лютует: шашкой машет, ровно обычной палкой. Друга моего рубанул. Ну, я и обозлился. Схватил шашку прямо за лезвие, да и сдернул этого рубаку с коня. Руку, конечно, здорово порезал. Врачи сказали: нервы повреждены. Мол, калекой останусь, пальцы больше работать не будут. Я подумал: как же так — рыбаку без пальцев? Да ещё правых. Справку мне тогда и выдали: к службе в действующей армии непригоден. Я и вовсе было духом пал, да мать посоветовала к бабке-знахарке сходить. Та руку мне стала парить, травы какие-то прикладывать. Сказала: будешь здоров, только вот так, да так пальцами работай, не ленись. И точно. Рука все чувствует, пальцы гнутся — ты не заметила?

Катерина покраснела.

— Хулиган!

— На судно свое, в Севастополь, я больше не вернулся. Воспользовался справкой: калека — так калека. Правда, не выдержал, к анархистам примкнул, — да это уже другой сказ. Теперь вот опять приходится калекой прикидываться…

— Удавальник![39]— хлопнула его по ладони Катерина. — Скилькы ж в тебе вады![40]

— Значит, теперь ты меня любить не будешь? — шутливо пригорюнился атлет.

Загремели засовы, и дверь камеры с грохотом распахнулась. Солдат-охранник, грубо коверкая, позвал:

— Василий Аренский!

Директор труппы растерянно оглянулся на товарищей.

— Ничего страшного не будет, я чувствую, — ободряюще улыбнулась ему Ольга.

Аренский, будто именно этих слов ему и не хватало, приосанился и бодро последовал за конвоиром. Циркачи было притихли в ожидании возвращения Василия, как вдруг Алька, разглядевший, наконец, происходящее во дворе, который уже освещался электрическими фонарями, закричал:

— Нашу повозку грабят!

Артисты заволновались.

— Как так можно, грабить? — больше всех обеспокоилась хозяйственная Катерина. — Это армия але банда?

Ольга с Вадимом переглянулись; им одновременно пришла в голову мысль в повозке оружие!

Не сговариваясь, они вскочили, подбежали к двери и стали в неё барабанить. Через некоторое время дверь отворилась, и на пороге камеры возникли два немецких офицера.

— Вас волен зи?[41]— холодно спросил один из них с погонами лейтенанта.

— Герр официр, дорт, им хов, штет унзере ваген[42], — взволнованно начал объяснять Вадим Зацепин.

— Ничего с вашей повозкой не сделается, — на чистом русском прервал его второй офицер в мундире обер-лейтенанта. — Производится обычный обыск. Мы проверяем, нет ли у вас оружия, взрывчатых веществ…

— Гельмут! — удивленно окликнула его Ольга.

— Княжна Лиговская. — не сразу узнал он. — Простите, здесь такой тусклый свет. Вот уж поистине, жизнь полна сюрпризов. Момент… Я смотрел документы, там нет вашей фамилии!

Дядя Николя говорил ей: если нельзя сказать правду и нельзя промолчать, — лучше все же сказать правду. Ольга так и решила, будь что будет! В любом случае, за собой на дно она товарищей не потащит.