Наконец он нашел худо-бедно удобное положение и оперся спиной о низкий бортик. Бричку тут же тряхнуло. Проклятые меха, настеленные вместо перины, сползли на самое дно.

— Эйалэ тебя разрази! — процедил ветер сквозь зубы, проклиная людей и их кособокие колымаги. Когда он станет собой…

Пальцы ухватились за тусклый болотный перстень. Что случится после того, как Роза Ветров обретет былую силу? В Тьер-на-Вьёр вернутся ветра? Родичи его встретятся наконец со своей могущественной владычицей? Понравится ли ей Зефир? Быть может, она сумеет стереть с невозмутимого лица Эйалэ напускное величие?

Ссохшиеся колеса мерно поскрипывали, и под этот усыпляющий звук мысли ветра уводили его все дальше в пучину раздумий.

Заскучав от тишины, Видар подхлестнул Полынь и спросил, обращаясь к Изольде:

— Сколько же тебе лет, девочка?

— Семнадцать, — без запинки сообщила она.

Что толку скрывать свой возраст от слепца, который и рассмотреть-то тебя не может.

— А твоим спутникам?

— Хм. — Принцесса наморщилась. — Таалю двадцать пять, а Хёльму…

В замешательстве она поглядела на ветра, но глаза его были закрыты — то ли спит, то ли не желает вступать в бессмысленные беседы.

— Почти столько же…

Лютинг проглотил остроумное замечание и распустил тесьму на тонкой рубахе. Двадцать пять веков, быть может. Но даже зрячему по виду все равно не угадать.

Видар задумчиво пожевал соломинку. Мысль, к которой он клонит, приморский королевич растолковал давно и терпеливо ждал, когда же владелец брички закончит ее. Долго томиться не пришлось.

— А разумно ли девице твоих лет шастать по безлюдным дорогам с двумя взрослыми мужчинами?

— Разумно? — не поняв, переспросила принцесса. Ладони ее поглаживали мягкий лисий мех. — Путешествовать без них было бы куда менее рассудительно.

— Может, оно и так. — Видар поскреб колючий подбородок. — Да только люди могут подумать всякое… Незамужняя, без присмотра…

— Она замужем, — перебил Таальвен резковато, положив тем самым конец неудобному разговору.

Изольда охнула, поняв, о чем ведет речь их возница. А ведь и верно, она не назвала своих спутников, так что со стороны их троица выглядела по меньшей мере странно. Хотя, в общем-то, нить судьбы, связавшая их дороги воедино, и правда переплелась слишком причудливо, чтобы ее распутать. Так что лучше промолчать. Пускай Видар гадает, кого из этих двоих Стефан Северин нарек однажды ее мужем — надменного Северного ветра или угрюмого Лютинга Мак Тира. В любом случае верного ответа не сыскать, ведь она поклялась принадлежать душой и телом волку, которого теперь нет.

— Ясно, ясно, — захмыкал неловко крестьянин. — Ты не серчай… я же понимаю, что девка приличная, потому и волнуюсь. В наших краях чего только не случается — глухомань. А тут на тракте такая красавица, да в сопровождении двоих мужчин…

— Почему вы думаете, что я красива? — спросила с улыбкой принцесса. Грубоватый кузнец вызывал у нее симпатию.

— Так ведь по голосу чую. Разве может такой звонкий и сладкий голосок быть у какой-нибудь страхолюдины-ведьмы?

Изольда неловко опустила голову. Полынь фыркнула и боязливо перешла на рысь.

* * *

— Из каких краев ты, говоришь? — все выпытывал Видар, нахлобучивая папаху на подернутые сизым дымом глаза.

— Из дальних…

Собеседник из Лютинга был неважный. Говорил он коротко, отрывисто и в основном по делу. Так что выведать о нем хоть немного правды любопытный возница не мог, сколько ни силился.

Наблюдая за его тщетными попытками, Изольда посмеивалась в колени и лениво перебирала лоскуты рыжего, бурого и крапчатого меха, сваленные в кучу. Мужа ее разговорчивым не назовешь. Пожалуй, в обличье волка он был более словоохотлив, но вряд ли бывший кузнец растолковал бы смысл низкого гортанного рычания. Скорее схватился бы за дубинку, что припрятана у него на дне брички под сыромятными кожами.

Принцесса поддела ногой отполированное древко и вдруг услышала тоненький едва различимый звон.

— Что это?

Стараясь удержать равновесие на ухабистой дороге, она встала на четвереньки и запустила руку под меховой тюк. Мгновением позже на свет показался небольшой округлый инструмент с семью струнами, бережно завернутый в тряпицу.

— Лира!

— Что ты там лепечешь? — озадаченно отозвался чуткий возница. — Небось, хелис мой разыскала…

— Хелис? — Изольда вновь шлепнулась на дно повозки, на этот раз поближе к Хёльмвинду, и принялась с интересом разглядывать чудное устройство. Похоже, сделано оно было из кости и поверху обтянуто кожей. Материал заметно поизносился — видно, маленькая лира путешествовала с Видаром не один десяток лет.

— В дороге бывает скучно, — пояснил хозяин брички, сонно поводя рыжей головой. — Как разморит под полуденным солнцем, играю, чтобы не уснуть. Звук плохонький, да все лучше, чем самому с собой разговаривать. Можешь потренькать, если умеешь и есть желание. Там под мехами припрятано гусиное перо.

Без труда Изольда нашарила взъерошенное обломанное перышко, ласково провела по нему ловкими пальцами. Играть на лире ее учили в замке Северин. Помнится, тогда выходило неплохо. И пускай диковинный хелис отличался формой и своей неказистостью, на таланте музыканта это сказаться не должно.

Перехватив перо поудобнее, принцесса уперла костяной корпус хелиса в живот и задела струны.

— Тен-нь, — протяжно загудели они.

Во второй раз получилось лучше, но все равно играть в трясущейся повозке было неудобно. Звук выходил расстроенный, тревожный.

— Хватит терзать мои уши, — поморщился Хёльмвинд спустя несколько минут. — Ты лиры в руках не держала?

— Держала, — обиженно буркнула принцесса. — И немало.

— Что же тогда тянешь струны, словно облезлую кошку за хвост? — Он уселся к ней вполоборота, величественно закинув ногу на ногу.

— Раз такой умелый, попробуй сыграть сам!

Жалобно звякнув, хелис перекочевал к Северному ветру и умолк. Привычно придерживая ослабевшие струны, он ловко подкрутил колки, поудобнее пристроил инструмент и провел ладонью над тонкими натянутыми нитями. Но в ответ зазвучала лишь тишина.

— Буран и вьюгу на человеческие пальцы! — зло процедил верховный, в который раз вспоминая, что легкость вихрей теперь ему неподвластна. — Дай сюда.

Он отобрал засаленное перо у Изольды и изучил на просвет. Неужели ему, одному из четырех старших ветров, придется пользоваться этой убогой вещицей, чтобы заставить лиру петь?

Но другого способа не нашлось, и Хёльмвинд мягко и невесомо коснулся пером замерших струн. Движение, еще одно — и полилась музыка. Таальвен хотел бы назвать ее скверной, но тембр, мелодия были так нежны и чарующи, что язык не поворачивался упрекнуть ветра в малейших огрехах.