Принцесса слушала завороженно. Вмиг она позабыла об оскорблениях, нанесенных ее талантам, простила верховному самонадеянность и бахвальство. Он играл словно ветер — бесплотный и легкокрылый, задевающий струны не иззубренным кончиком птичьего пера, но острым крылом, скольжением не знающей оков души.

Онемевший от восхищения Видар тоже заслушался, позабыв вовремя подхлестнуть Полынь. И она побрела совсем медленно, лениво переставляя тощие ноги. Третьего своего попутчика возница почти не слышал в дороге и теперь, когда представилась возможность вызнать о нем хоть немного, навострил уши.

Когда мелодия утихла, Изольда заправила за ухо выбившуюся прядь и произнесла восторженно:

— Потрясающе! А сможешь ты подстроить мелодию под мою песню?

— Подхватить твой мотив? — переспросил ветер рассеянно, про себя удивляясь сиюминутному порыву, который подстегнул его взяться за хелис. Обычно северного владыку сложно было заставить музицировать на публике.

— Да, — закивала принцесса. — Мне не сыграть так ни за что на свете, пусть же у моей песни хоть раз в жизни появится столь волшебный аккомпанемент.

— Пой, — поразмыслив, разрешил Хёльмвинд. Он бы отказался играть, но девчонка дерзнула сомневаться в его мастерстве… Пусть же уяснит, что для него нет ничего проще, чем удержать в пальцах, даже человеческих, верткую нить мелодии, соткать из нее любое полотно.

— Сейчас, — обрадованно кивнула принцесса. — Дай только стихи вспомнить.

И, смежив веки, затянула с придыханием тонкий, как лунный свет, напев. Но стоило Изольде облечь его в слова, Хёльмвинд дрогнул. Он хорошо знал эту песню — тягучую, старинную, обожаемую младшими ветрами на его родине.

Пальцы ветра скользили над струнами привычно и легко, пусть ему и приходилось сжимать в них неудобное нелепое перо. Этот мотив он мог бы повторить во сне: грустную историю о повелителе Сеам Хор ему пели в далеком детстве. Наверняка кто-то из его подопечных научил Изольду мелодии. Но каким образом она овладела бескостным ветряным языком?

Слова и предложения принцесса произносила так, будто десятки лет пользовалась незнакомым наречием: ни один звук не таил в себе ошибки, а были они отрывистыми, неуловимыми.

Но вот пришла пора завершить мелодичную историю, и Изольда, набрав в грудь воздуха для последнего куплета, допела:

Хёльмвинд отложил подрагивающий хелис в сторону и вопросительно уставился на певунью. Та в ответ скромно зарылась в капюшон — окрыление быстро покинуло ее, уступив место неуверенности.

— Либ меня научил… — Она повела плечами, стараясь разгадать, о чем думает верховный. — Плохо получилось?

— Шутишь? — вмешался в разговор потрясенный Видар. — Прекраснее я ничего сроду не слыхивал! Жаль только, не разобрать, что ты там шипела.

Ветряной язык и правда был полон свистящих, не знающих правил и опоры звуков, обуздать которые нелегко. Неудивительно, что они показались крестьянину сплошной свистопляской.

Но Таальвену не требовалось толковать чужеродные речи: он чувствовал, о чем поет Изольда, словно вместо нее шевелил языком. Потому расспрашивать о сути песни не стал.

— Так говорят в местах, откуда вы родом? — Возница развернулся на козлах, напрочь забывая о неповоротливой кобыле, щиплющей траву у обочины.

— Это язык Хёльмвинда, — пояснила Изольда польщенно. — И песня была о нем.

— Вот еще, — небрежно повел плечами ветер. — Это история обо всех владыках Сеам Хор, она появилась еще до моего рождения… Зря Либ потратил время, забивая твою голову глупостями.

— Не говори так! — Принцесса вспыхнула. — Твое наречие чудесно, когда-нибудь я освою его.

— Зачем? — Верховный растрепал и без того всклокоченное перо.

— Чтобы беседовать — с Веей Эрной, Лотарэ… с тобой.

— Поехали, — одернул их Таальвен, берясь за поводья. — Иначе и за неделю не доберемся.

— Твоя правда, — спохватился Видар, щелкая коротким кнутом. — Мне трястись аж до темноты. А там — сделаю привал, и до дома останется с десяток верст.

Изольда быстро смекнула, что в пылу разговора чуть не разболтала лишнего, и благоразумно примолкла, но унять интерес возницы было не так-то просто.

— Видать, из заморских вы краев, раз говорите на языке, о котором я не знаю…

Лютинг пожал плечами, позабыв, что жест его останется невидимым для собеседника.

— Зачем же направляетесь к Дахана-Пламен? — Не дожидаясь пояснений, бывший кузнец развел жилистыми руками. — Насколько мне известно, там хозяйничают одни призраки.

— Как так? — спросила Изольда, подбираясь поближе к деревянным козлам. Пришлось выпрямиться в полный рост и облокотиться о бортик раскачивающейся брички.

— Ну, — Видар пожевал жесткий ус, — не раз люди видели смутные фигуры у Огненной реки. Обычно в сумерках или на рассвете. Толкуют, они бродят вдоль берегов, утаскивая в пучины всех, кого встретят… Но сам я ничего такого не замечал. Зато наблюдал другое…

Он таинственно замолчал, и Изольда свесилась через борт телеги, рискуя свалиться при первом рывке.

Упиваясь ее вниманием, рассказчик понизил голос и поведал хрипло:

— Как-то раз пришлось мне заночевать у тамошнего брода. Темень стояла непроглядная, Полынь то и дело оступалась, и я заопасался, что она сломает ногу на кривой дороге. Конечно, боязно было разбивать лагерь у воды, да ничего не поделаешь. Развел костерок, прикорнул. А под утро слышу шипение и бульканье. Глядь, а над рекой туман стелется — густой, что дым от печки. И свистит, парует, как живой. Ну, я на телегу и дал деру — даже котомку со снедью оставил. Так-то…

— Может, это была обычная дымка? Она появляется, если ночь холодна, а к утру пригревает солнце. — Вконец забывшись, Изольда извернулась и боком присела на шаткую скамеечку, втиснувшись между Таальвеном и Видаром. Даже ладонь вперед протянула, чтобы похлопать кобылку по пыльному крупу.

Но как только та зависла в вершке над мягкой шкурой, животина будто взбесилась. Заржала пронзительно, закусила удила и рванула вперед так, будто по пятам за ней гналась стая голодных волков.