Это было двадцать восьмое марта. Первого года в Сонагири».

«Прошла почти неделя.

Запасы постепенно заканчиваются. В Сонагири приехали какие-то туристы, я кое-как договорилась с ними о поездке в город. Там я купила немного еды и то, что можно выращивать. На мясо я даже не рассчитываю.

Всё свободное время я медитирую. Стараюсь заглушить голоса. Обычно они звучат тихо, как музыка на фоне, но бывает, что я просыпаюсь от оглушительных криков. Даже слов разобрать не могу.

Если при медитации слушать тишину, представлять её, то можно взять над голосами контроль. Сейчас это сложно. Максимум, что я могу, это просидеть так несколько минут. Затем крики, будто звери, выбравшиеся из клеток, нападают на моё сознание и разрывают.

Это было четвёртое апреля. Первого года в Сонагири».

«Я чувствую, что уже теряю обладание над собой.

Я не помню бо́льшую часть дня, будто его проживает кто-то другой. Очнувшись в последний раз, я обнаружила себя на краю обрыва, где иногда сидел ачарий. Ещё бы шаг, и я полетела бы с этого обрыва. Представить страшно, как моё разломанное тело лежало бы на огромных окровавленных камнях.

Мне страшно от того, что происходит. У меня нет нормального сна. Я вскакиваю, как только начинаю засыпать, потому что боюсь вновь оказаться в неизвестном месте на пороге смерти.

Это было тридцатое апреля. Первого года в Сонагири».

«Я РАЗОБРАЛА!

Я ПОНЯЛА, ЧТО ОНИ ГОВОРЯТ!

Это ужасно! Не понимаю, откуда берутся такие мысли! Я никогда в жизни не думала о подобном! Я боюсь себя, своих мыслей, внезапных приступов гнева, которые возникают в последнее время. И я не знаю, как это остановить. В последний приступ я подожгла все деревья в саду… На мне уже загоралась одежда, когда я заметила, что происходит вокруг. Теперь не осталось никаких фруктов. Совсем.

Я не знаю, что делать. Только уйти. Снова. Но куда? И зачем?

Если я уйду, то могу навредить кому-нибудь. Меня могли бы положить в психушку или вроде того. Привязать к кровати и кормить таблетками. Но если бы голоса замолчали, то я согласилась бы на такое. Но гарантии нет, что я ничего там не разнесу. И никого не убью.

Это было семнадцатое мая. Первого года в Сонагири».

«Я

Нет, не могу.

Всё вокруг другое.

Все другие.

Голоса.

Голоса.

Они тут.

Все смотрят. Они видят меня.

Я так хочу домой.

Обратно.

Он был прав.

Прав. Прав. Прав.

Это было…

Было. На моих глазах.

На руках кровь. Много крови.

На этом листе кровь.

Я хочузабытьвсё.

ЗАБЫТЬВСЁ… Яустала. Голоса. Кричат. Голоса».

«Последние дни, как бред.

Я всё меньше ем и сплю, и всё больше медитирую. Это единственное спасение для меня, иначе я совсем теряю контроль. У меня выходит просидеть в тишине около двенадцати часов, затем разум устаёт. Тело совсем пришло в негодность. Я, словно опять перестаю чувствовать его. Я могу упасть на дороге и до нужного места добираться ползком. Ко всему прочему, голова трещит по швам. Если я умру здесь, то… поделом мне.

Это было тринадцатое июля. Первого года в Сонагири».

«Для того, чтобы получилось нормально медитировать нужно слушать тишину. Я это уже писала в самом начале. Но ещё я не учла одну важную деталь.

Для медитации (и для того, чтобы не слышать голоса) нужно забыть про своё тело. Забыть, что оно существует. Есть только тишина и твоё сознание. Если всё делать правильно, то первые несколько минут (а то и часов) можно ощутить тяжесть своего сознания и подсознания. Я поняла, что то, что джайны называли «истинным «Я»» учёные называют подсознанием. И голоса, которые я слышу, идут из него.

Та тяжесть при медитации со временем пропадает, как и голоса. Она накапливается, но теперь я хотя бы вижу надежду, что не сойду с ума.

Это было второе августа. Первого года в Сонагири».

«Моё тело.

Оно вновь перестаёт работать. Несколько дней назад отказала правая рука, поэтому я не удивлюсь, если эти записи будет сложно прочитать. Левая рука тоже работает со скрежетом, как машина на последнем издыхании. Если так пойдёт дальше, то придётся учиться делать всё ногами.

От медитации я стала отрываться только для написания новой страницы в дневнике. Не ем уже три дня. И не хочется. Со сном тоже самое. Я понимаю, что это плохо, но не вижу другого выхода. Подсознание диктует свои чудовищные правила, по которым я не хочу жить.

Я стала часто вспоминать Петра. Я не представляю, как он живёт и чем занимается. Сложно представить, что он смог быстро восстановиться после нашего расставания. Но это я сужу по себе. До сих пор считаю себя последней тварью. Он столько пережил из-за меня. А я закрылась от него. Я думала о том, чтобы вернуться к нему, но понимаю, что только наврежу. Пусть Сонагири будет для меня последним пристанищем. И могилой.

Это было пятнадцатое октября. Первого года в Сонагири».

«Этот мир окажется под моими ногами. Он сгорит, как только я подожгу свечу. Я никого не убью, но люди всё сделают за меня. Я буду смотреть на их лица, корчащиеся в агонии, на их беспомощные тела, ползущие через другие трупы ко мне, на их губы, произносящие мольбу о помощи.

Я сыграю набат на их костях и спою колыбельную, под которую с неба польётся кровь. Все земли омоются ей, и солнце в последний раз коснётся тёплыми лучами оледеневших тел. Нет ничего в этом мире, что было бы достойно жизни. Всё должно умереть, чтобы потом дать возможность другим построить идеальный мир»

«Всё дошло до того, что я стала писать подобные вещи. Даже нет… Не я писала это. Это подсознание. Именно оно нашёптывает мне такие ужасные вещи, от которых мне становится плохо физически. Теперь нет времени на реальную жизнь. Если я выхожу из медитации больше, чем на час, контроль берёт подсознание. Я была уже на пути в город, когда пришла в себя вчерашним вечером. Даже представить не могу, что я собиралась сделать.

В желудке не было еды уже давно, но он отчаянно пытается выдавить из себя все соки. Теперь он отказывается даже от воды. От постоянной рвоты болит горло. С лёгкими тоже что-то не так. Я простудилась неделю назад и была температура. Это, конечно, только по ощущениям. Но рассудок покидал меня, и я падала без сознания. Кашель настолько ужасен, что вместе с мокротой выходит кровь. Я уже знаю,