Мне ничего не останется, кроме как покончить с этим. Видимо, я рано или поздно прихожу к этому. Судьба?

Третье июня. Десятого года».

«Возможно, пришло время возвращаться в Сонагири.

Джайны могут меня не узнать. Как я и думала, моя внешность стала меняться. От моих «иолитов» почти ничего не осталось. Теперь холодные небеса. Интересно, что стало с Петром? Как он теперь живёт? Искренне надеюсь, что лучше, чем я.

Я бы встретилась с ним, но решимости вернуться в Осло не хватает. Даже представляя нашу встречу, меня пробивает дрожь. Боюсь, что он никак не отреагирует на меня. Пройдёт мимо. И я даже ничего не услышу.

Я так хотела бы увидеть его глаза. Кроткую улыбку, которой он одаривал меня, чтобы поддержать. Коснуться его огрубевшей кожи. Как сильно его поменяли эти годы? Стал ли он директором того центра? Или хотя бы заместителем? Не могу больше…

Это было семнадцатое января. Десятого года».

«В Сонагири всё поменялось. Джайны отказывались ставить другого на место ачария. Я до сих пор существовала для них, несмотря на то, что не поддерживала с ними связь.

Савитр так вырос. Возмужал, стал высоким. Он заметил голубые глаза и локоны белых волос. Я в этом и не сомневалась. Новые джайны приняли меня за туристку и долго обходили стороной. Но когда я представилась (с помощью мыслей), они извинились и пытались наклониться, как можно ниже. Мне было так неловко, что стала кричать на своём языке, чтобы они прекратили. Савитр долго смеялся.

Теперь, когда я познала азы, я смогу начать обучение джайнов. Не знаю, что из этого выйдет.

Это было девятое мая. Одиннадцатый год».

«Савитр сообщил мне о паре, которая искала меня.

Когда я вышла из здания, мои ноги приросли к земле. Я двинуться не могла! Мама и отчим стояли, опустив головы. Они ужасно постарели за это время. Увидев меня, их глаза увеличились так, что стало как-то не по себе. Мама сразу бросилась ко мне в объятия. А Кайо стоял в стороне, неуверенно поглядывая на меня.

Они удивлялись тому, как я поменялась, что я вновь стою на ногах. Они подумали, что я ношу линзы и крашу волосы, но уверять в другом я их не стала. Пусть думают так.

Отчим сообщил ужасную вещь. Алита погибла от передозировки несколько месяцев назад. Как бы сейчас ужасно это не звучало, но… я так и думала. Сначала, я считала, что мне кажется, но голос Алиты я слышала громче других. Поэтому я узнала об этом раньше, чем сами мама и Кайо.

На вопрос о том, как они нашли меня, я услышала о Петре. Он знал, где я. К сожалению, он единственный, чей голос для меня тише шелеста листвы. Мама попыталась узнать о том, почему мы с Петром расстались, но я коротко ответила классическую фразу в подобных ситуациях: не сошлись характерами. Они уговаривали меня вернуться в Осло. Сказали, что Пётр волнуется. Но… если я вернусь, то будет только хуже.

Я сказала, что оставаться в Сонагири они могут только на десять дней, а затем либо покинуть город, либо принять джайнизм. Конечно же, они выбрали первое. Почему-то я не сомневалась.

Это было двадцать седьмое сентября. Одиннадцатый год».

«Джайны быстро усваивают всё, что я им даю.

Это и не удивительно. О медитации они знают в какой-то степени даже больше, чем я.

Я задумалась о том, а что, если голоса будут у всех? Что если их присутствие — естественно для «познавших»? Тогда мне придётся как-то оберегать всех джайнов, которые смогут познать истинное «Я». Вряд ли все одновременно начнут слышать подсознание. Наверное.

Мама и Кайо уехали через пять дней. Они чувствовали моё безразличие и не смогли с ним смириться. Мама вновь закатила истерику о том, что я несправедлива к Кайо. Я не стала этого отрицать и просто сказала, что Кайо украл у меня самое ценное, что у меня было: мать. А она и рада была быть украденной. Я никогда не была против того, чтобы у неё снова завязались отношения с мужчиной, но я не думала, что этот мужчина будет перетягивать её на свою сторону подальше от дочери. Зато о своей он никогда не забывал и каким-то образом заставил маму думать, что Анита важнее меня. Поэтому я призналась ей, что после того, как она оставила меня в больнице парализованной и отправилась следом за ненаглядным Кайо, я осталась сиротой.

Я видела её полные боли глаза, и моё подсознание заставляло сделать ей ещё больнее. Показать ей, что я чувствовала в те моменты, когда оставалась одна, что было, пока они спокойно отдыхали в Амстердаме. Она ни разу не попыталась связаться со мной…

Я думала об этом, и всё вокруг вспыхнуло, как спичка. Пока мама кричала мне, что нужно выбираться из здания, я смотрела в её глаза. Смотрела и не понимала. Ничего не понимала.

Стоило мне поднять руку и коснуться потоков энергии, огонь потух. По всей комнате распространился тяжёлый чёрный дым, в котором задыхалась мама. Я приказала ей уходить и никогда больше не появляться здесь.

Она сбежала, поджав свой продажный хвост! Я так хотела его подпалить. Превратить его в пепел, а затем поджечь снова! Меня до сих пор переполняет гнев! Я весь день пыталась прийти в себя, но ничего не помогало! Голоса вторили моему сознанию: найди их, накажи! Но…

Я захлёбывалась слезами, но ничего не делала. Имеющие такую силу не должны использовать её во зло…

Это было первое октября. Одиннадцатого года».

«Я прочувствовала всю мощь, которой меня наделило подсознание.

Это просто нечто. Настолько же красиво, насколько страшно. Чтобы никому не навредить я ушла на равнину западнее Сонагири. Из-за эмоций управлять потоками было легче. Энергия будто чувствовала моё состояние и действовала по моему настроению.

Мои мышцы напряглись настолько, что теперь от разрыва в некоторых местах появились огромные синяки. От перенапряжения белки глаз превратились в красное море и отломался кусочек зуба.

Сначала поднялся вихрь. С каждой секундой он становился сильнее, поднимал в воздух маленькие камни. В голове тогда мелькали воспоминания, которые вызвал приезд мамы и Кайо. От этого в горле встал стеклянный ком. Вскоре рядом со мной в безумном танце закружился ураган. Он был совсем рядом, но не трогал меня, как покорный раб. Огромные булыжники летали рядом и превращались в пыль, как только оказывались около